Отказать Пигмалиону - Наталия Миронина

– Я привыкла думать, что мы с мамой одни. В чудеса я не верила до тех пор пока не появился Вадим. После всего, что случилось со мной, – пение, Зальцбург, концерты, успех, – я даже и не удивляюсь тому, что мы встретились. Вадим Алексеевич, он такой волшебник, как выясняется. А мы с вами ни о чем не знали, но, видимо, чувствовали…

– Мы с тобой, – поправил ее Тенин.

– С тобой… – повторила Аля и рассмеялась. – Еще долго буду путаться.

Что на самом деле чувствовала Аля, никто не узнал, ее поведение почти не изменилось. Скорее всего, привычка жить с матерью и воспитанная твердая убежденность, что так будет всегда, заставляли воспринимать Тенина как некий элемент новой, сказочной жизни, в которую ее ввел Вадим.

Елена Семеновна внешне сохраняла спокойствие – она была уверена в дочери, но в одеревеневшей от былых трудностей душе расправляли крылья мучительные сомнения. «Что важнее – вовремя помытая посуда или разговор по душам? Сделанные уроки или безумное в своей радостной беспорядочности воскресенье, совместные прогулки, блаженное ничегонеделание, беспорядок? В какой степени она была счастлива со мной? И почему я не нашла в себе силы быть иной? Доброй и великодушной быть сложнее, что бы ни утверждали иные умники. Строгость и жесткость – у них всегда под рукой удобные доводы. А веских причин для счастливой мягкости и безалаберности почти не бывает. Счастлива ли моя дочь, стоящая сейчас на этой сцене? Или она выполняет долг, свой дочерний долг? Была ли я честна с ней? Это большой вопрос, кто от кого зависел больше. Она моя опора, мой стержень. Повзрослев, такие дети не всегда счастливы в своей любви, как раз из-за этого». – Эти мысли были мучительны своей запоздалостью и отсутствием ответа на них. К остальному интерес у Елены Семеновны был небольшой, скорее вежливый. Даже к Алексу Тенину, человеку, которого она так когда-то любила.

Варвара Сергеевна, сидя между сыновьями, вспоминала мужа и их давний театральный вечер. Тогда они слушали «Евгения Онегина», а певица, исполнявшая партию резвушки Ольги, была так толста, что от ее тяжелых шагов качались бутафорские колонны. «Как не вовремя я это вспомнила!» – укоряла она себя, стараясь не расхохотаться.

Аля появилась неожиданно. Невидимый конферансье произнес фамилию Корсакова, а зрители директорской ложи внезапно очнулись, когда на сцене появилась фигура в черном длинном платье с белой розой у корсажа. На сцене Аля казалось высокой, статной – роста ей добавила высокая прическа. Когда наступила тишина и зазвучали первые звуки музыки, сердце Вадима сжалось – Аля еще не произнесла ни звука, а он своим чутьем, тем самым, которое привело его в этот бизнес, понял – это триумф. Спроси его, в чем дело, откуда такая уверенность, он не ответил бы. Но душу переполнял точно такой восторг и такое ликование, какое Вадим почувствовал тогда, под открытым окном Дома творчества.

Аля держалась свободно, ее жесты были скупы, но не скованны. Она спокойно смотрела в зал, а голос, все тот же голос с небольшой, еле заметной хрипотцой, звучал по-женски полно, сочно, уверенно. Вадим помнил все ее выступления – и тогда в Москве, и в Зальцбурге, и в Вене, куда они ездили по приглашению музыкального общества. Вадим уже мог сравнивать и понимал, что этот голос ему принесет миллионы, а Алю сделает не только богатой, но и всемирно известной. «Случилось!» – думал он и понимал, что создал звезду.

Они сидели близко, и он видел ее лицо, темные глаза, яркий рот. Вадим видел ее фигуру – уже не сутулую, тонкую, как бы изломанную, а с широким разворотом мягких полных плеч, высокую грудь, подчеркнутую глубоким декольте. И руки, полноватые, белые, – это были руки молодой женщины. «Она совсем другая стала. Я это знал, но увидел только сейчас», – Вадим вздохнул, и в это время зал взорвался аплодисментами. Аля склонилась в поклоне, выпрямилась, приняла цветы из рук выпорхнувшей из-за кулис девчушки и повернула голову в сторону ложи. Она увидела их сразу – поклонилась еще раз, специально для них, а потом улыбнулась такой счастливой, влюбленной улыбкой, что у Варвары Сергеевны зашлось сердце. Она поняла, что улыбка принадлежала Юрию.

Этот вечер был долгим. Закончился он в ресторане, куда всех пригласил Вадим. В отдельном банкетном зале он заказал большой стол. И были тосты, был смех, и плакала счастливая Елена Семеновна, а Тенин, наверное, впервые за последние двадцать лет напился, как напиваются русские художники, не соблюдая никаких условностей и правил. Аня горячо целовала Алю и приговаривала, что хорошо бы у нее была такая талантливая сестра, а то ее братья все больше черт знает чем занимаются. Варвара Сергеевна, внимательно следившая за сыновьями, на какой-то момент потеряла бдительность и стала выяснять рецепт хитро приготовленной рыбы. Вадим почти не ел, почти не пил и почти не разговаривал. Он принимал поздравления молча, с улыбкой и шутливым поклоном. Юрий, сидящий подле Али, нет-нет да и поглядывал на старшего брата с победным видом. Наконец принесли кофе, пирожные и фрукты. Собравшиеся тихо, по-семейному занялись десертом. И тогда встал Вадим.

– Внимание! Прошу слова! – Его голос прозвучал негромко, но все услышали и замолчали. – Аля, дорогая. Сегодня уже было сказано столько восторженных слов в твой адрес, что, прибавь я что-нибудь еще, показался бы безудержным льстецом. Поэтому я не буду говорить о необыкновенном голосе, таланте, красоте, трудолюбии. Я скажу совсем о другом. Аля! Во всем виновата ты. Виновата в том, что я не доказал теорему Ферма, не открыл нового математического закона, не защитил диссертацию, не стал профессором. Ты виновата в том, что я разучился пользоваться логарифмической линейкой и не могу уже даже сформулировать теорему о транзитивности параллельных прямых в пространстве. Ты виновата в том, что моя жизнь пошла наперекосяк и превратилась в рискованный трюк – кто знает, что на уме у этих молодых амбициозных начинающих певиц, которые выстроились в очередь у дверей моей студии. Аля! Ты нарушили покой моей семьи и испортила характер моей жены. Она до сих пор сомневается в том, что правильный перевод слова «продюсер» – это производитель, изготовитель, создатель, а не сутенер, плейбой, донжуан. У моего друга и соратника Бочкина, который отсутствует за этим столом по уважительной причине, к тебе, Аля, свои счеты – твой успех и перспективы, нарисовавшиеся в связи с ним, отвратили его от сладкой мечты детства. Он теперь не хочет ремонтировать старые лимузины, его теперь больше интересуют возможности меццо-сопрано.

Вадим перевел дух и окинул взглядом притихших гостей. Все слушали его внимательно, но ни один из присутствующих не решил, как следует отнестись к прозвучавшим словам.