Отказать Пигмалиону - Наталия Миронина

– Привет, нет. Я и не хочу ничего. – Елена Семеновна смутилась от поцелуя.

– Давай, капуччино и что-нибудь позавтракать. Я еще не ел.

– Спасибо. Кофе – с удовольствием, а есть не буду. Я успела перекусить.

– Белый батон с ряженкой и сахаром-рафинадом? – Тенин увлекся меню, а Елена Семеновна от неожиданности растерялась. Даже она забыла свое любимое лакомство на завтрак. Действительно, она любила макать сайку, такую белую несладкую булочку, в густую холодную розоватую ряженку и заедать это кусковым, быстротающим сахаром. Другая на ее месте поправилась бы от такой еды, но она, несмотря на аппетит, оставалась такой же изящной. Самое удивительное, что Тенин помнил это. Ей тогда казалось, что ему нет дела ни до чего, кроме творчества и эмиграции.

– Не удивляйся. – Он все так же смотрел в меню. – Я еще помню, что ты терпеть не могла ночных рубашек и спала в мужской сорочке, закатав рукава.

– Как ты можешь это помнить? Мы же вместе почти не… ночевали?

– А вот помню. Меня тогда удивила и порадовала эта твоя нелюбовь к «рюшечкам».

Тенин сделал заказ и наконец поднял глаза на Елену Семеновну.

– Ну, и все-таки… здравствуй, – произнес он тем самым тоном, каким много лет назад встречал ее в студии.

Она все поняла и улыбнулась:

– Целая жизнь, да? Даже больше, если считать Алину.

– Да, это так. И времени, кажется, совсем мало осталось. – Тенин вдруг оторвался от чашки и повернулся к окну. Елене Семеновне показалось, что он тихо шмыгнул носом. «Господи, да он стал сентиментальным!» – подумала она, но виду не подала.

– Это как считать. Мне кажется, еще много-много времени.

– У тебя дочь. Цепочка, понимаешь, не прерывается. Конец, он не виден, поскольку ты волнуешься о ее жизни. Ты в свою не заглядываешь.

– И у тебя теперь дочь…

– Надеюсь. Я все думаю, если бы не этот случай, безумно счастливый и абсолютно шальной случай, я бы узнал об Але? Ты молчала. Другая оповестила бы сразу же, но только не ты.

– Не узнал бы. Я прошлое исключила из своей памяти сразу. Оно бы мне мешало жить, тянуло бы назад, заставляя сомневаться. А мне нужно было поднимать Алю. И я бы это сделала сама.

– Не сомневаюсь. – Тон Алекса был серьезен и уважителен. – Ты бы все сделала. И все равно нам надо благодарить Вадима. Этот парень приносит нашей семье удачу.

«Наша семья» – это прозвучало так естественно, что Елена Семеновна даже не удивилась.

– Да, я очень ему благодарна, хотя и долго сомневалась…

– Но сейчас не сомневаешься?

– Нет, Аля в надежных руках.

Официант принес кофе и завтрак. Тенин с аппетитом принялся за еду, а Елена Семеновна – за кофе. Она старалась понять, что чувствует сейчас к этому немолодому мужчине. Она рассматривала его дорогую одежду, старинные запонки, затейливый галстук и понимала, что воскресить прошлые ощущения не может, а вот ощущение привязанности, какой-то бытовой, семейной, появилось. Она на мгновение спохватилась:

– Послушай, я всегда буду рада тебя видеть, буду писать письма об Але, о ее делах. Но я очень боюсь, что ты мою активность истолкуешь превратно.

– Это как? – Алекс даже оторвался от гренок с маслом.

– Ну, – Елена Семеновна замялась, – ну, что я так из-за того, что ты богат, известен. У тебя, мне Аля говорила, настоящий замок…

– О господи! Какой там замок! Так, бывший дом барона. Усадьба только… Это она все выдумала. – Тенин опять занялся завтраком, а Елена Семеновна расхохоталась. Этот мужчина неисправим – он даже не обратил внимания на суть предложения, а сразу уточнил размеры и статус владений.

Что было хорошего в этой встрече? То, что они не выясняли отношений, не задавали каверзных вопросов, не подначивали друга друга и не пытались врать. И в воспоминаниях уделяли большую часть друзьям, а не тому, что между ними произошло много лет назад. Каждый из них признался в главном.

– Я боюсь, что Аля от меня отдалится. Работа, известность, потом семья. Надеюсь, будут дети…

– Не отдалится. Я тебе это обещаю и это обещание сдержу. Я своим появлением ни в коем случае не разрушу твой мир. Но и ты должна мне кое-что пообещать.

– Что именно?

– Два раза в год ты будешь приезжать ко мне и жить в моем доме. Нас будет навещать Аля, ее семья.

– Зачем тебе это надо?

– Я должен научить вас вести хозяйство. Оно у нас большое. Видишь ли, у меня никого нет. И не было. В смысле семейных уз. Я так и не женился, хотя партии представлялись отличные.

– Почему же? Не любил?

– А шут его знает?! Я любил саму жизнь, с ее аксессуарами, если можно так выразиться. С закатами, восходами, огородом, цветником, домом и книгами. Я любил все и вся, кроме людей. Наверное, такой характер.

Расстались они только вечером, прогуляв целый день по Москве. Елена Семеновна на какое-то мгновение вернула себе прошлое, но, очутившись дома и глянув на себя в зеркало, бесповоротно решила: «Нет, больше никаких встреч. Пусть все остается по-прежнему. И ничего латать я не хочу. Не срастется».

Тенин ворочался в широкой постели, наблюдал всполохи автомобильных фар на лепном гостиничном потолке и пытался вспомнить лицо молодой Елены Семеновны. Получалось плохо.

Прошлое на мгновение выглянуло и сразу скрылось. Оно покинуло этих людей навсегда. Их настоящее и будущее теперь зависело только от Али.

Если бы в Большом театре можно было торговать жареными пирожками, то эта банальная торговая операция превратилась бы в шикарное действо. Что в этом здании так действовало на обыденность, не ясно. То ли мрамор ступеней, то ли красный бархат, то ли изящество светильников и помпезность люстры. Наверно, все вместе. Люди, только вступившие в вестибюль с его бело-серым полом, лестницей и зеленоватыми стенами – образчик русского классицизма, менялись в лице, как те лицедеи, которые вот-вот выйдут на сцену. Полуулыбка восторженности и торжественности, суета рук – сумочки, билеты, шали, платки, перчатки и, конечно, взгляды. Это, пожалуй, единственный московский театр, лишенный признаков ярмарки тщеславия. В Большом себя с удовольствием показывают, но, поглощенные торжественностью минуты, на других не смотрят. Не такое это место Большой театр, где стоит предаваться пошлым светским развлечениям.

Группа людей, стоявшая у мраморной лестницы, выделялась из толпы зрителей. «Эти люди пришли не за искусством. Они пришли сюда переживать, выяснять, доказывать! – Варвара Сергеевна усмехнулась про себя. – Почти скульптурная композиция как иллюстрация человеческих страстей». Два человека, мужчина и женщина, стояли почти вплотную друг к другу и были так заняты разговором, что выглядели, как пара невежливых сплетников. Красивый мужчина с обиженным лицом стоял так, чтобы входящие его сразу заметили. Впрочем, сделал он это скорее не сознательно, а повинуясь чувству раздражения, которое сквозило в его жестах и взглядах. Другой молодой человек, наоборот, постарался уйти в тень угла, образованного стеной и лестницей. Он был спокоен, хотя и поглядывал с нетерпением на часы. Отдельно от всех стояла светловолосая женщина. Она было тщательно одета – все было безусловно модным, дорогим, словно только что из витрины магазина, но сама при этом выглядела напряженно, словно манекен. «Галя до сих пор ревнует. К кому? К Але? Или ко всем девицам, что приходят к ним на прослушивание?! – Варвара Сергеевна от души жалела старшего сына. – Сейчас надо бы им гордиться, радоваться, стоять рядом и ловить завистливые взоры женщин. А она намеренно суха и неприветлива».