Двойной агент. Записки русского контрразведчика - Владимир Григорьевич Орлов

Но тут последовало неожиданное: поляки выслали Гомолицкого из Сарн. Позже я узнал причину этого. Оказалось, что Гомолицкий получаемую от меня и других своих агентов информацию для польского генштаба и Виктора Савинкова передавал (конечно, за деньги) в разведывательный отдел французской военной миссии в Варшаве.

Бесцельно, без руководства, проболтавшись несколько недель в погранзоне, я выехал в Варшаву, но там получил приказ немедленно вернуться назад, так как «назревали крупные события». Этим событием явилась переброска на советскую территорию банды Тютюнника, организованой экспозитурой 2-го отдела польского генштаба. Я не принимал никакого участия в этой авантюре и стал свидетелем полного разгрома этой банды, что окончательно убедило меня в том, что народ стоит за Советскую власть, за большевиков, за Ленина и все, что я до сих пор делал, является не чем иным, как преступлением против своего народа, и что Борис Савинков враг и предатель своего народа.

Из трофеев разгромленной тютюнниковской банды мне попали в руки приказы, инструкции и другие документы советской погранзаставы. С этим «багажом» я вернулся в Варшаву, чтобы передать его полковнику Перхурову в савинковскую организацию. Но я этого не сделал, и вот почему: я показал эти документы одному из подручных капитана Гомолицкого — капитану Насонову, рассказав ему о разгроме банды Тютюнника. Заодно рассказал и о настроениях народа в Советском Союзе и высказал ему свое мнение о бессмысленности и беспринципности борьбы с большевиками, ибо бороться нам, русским офицерам, против большевиков — значит бороться против России. В свою очередь я попросил объяснить мне историю с высылкой Гомолицкого. Насонов рассказал мне, что Гомолицкий всю разведывательную информацию не сдавал людям Савинкова, а продавал французам. Он посоветовал привезенные с границы материалы отдать не Перхурову, а ему, Насонову, а он найдет им место.

Мои настроения в отношении борьбы с большевиками Насонов поддержал. Сказал, что я прав — верить в Савинкова глупо и вообще надо кончать все эти бессмысленные дела. Тогда я отдал ему документы, а он отнес их во французскую миссию, ибо он сам, оказывается, промышлял тем же, что и Гомолицкий, то есть работал на французов.

На следующий день у меня произошел страшный скандал с Перхуровым и полный разрыв с братьями Савинковыми.

Вскоре я познакомился с приехавшими в Варшаву представителями атамана Краснова, которые предложили мне вернуться на границу. Я от этого предложения отказался. В результате остался совершенно не у дел и без денег.

Находился я тогда в состоянии полной депрессии, не жил, а существовал, не представлял себе, как дальше жить и для чего. Однажды я поделился своими черными мыслями с неким поручиком Шпеером, тоже киевлянином, с которым я был знаком по савинковской организации. Выяснилось, что он тоже находится в таком же подавленном состоянии, как и я. С савинковцами он порвал еще раньше меня, и у него созрело решение идти в советское посольство и просить разрешения возвратиться на Родину.

Прошло несколько недель, в течение которых я часто встречался со Шпеером. Он убеждал меня тоже покончить с сомнениями, возвращаться на родину. А однажды он сказал мне, что он уже был в посольстве и ему разрешают вернуться на родину, в Киев, и сообщил, что он говорил обо мне в посольстве и меня там примут.

На другой день я пошел с ним в советское посольство, где, к моему удивлению, меня принял не рядовой сотрудник посольства, а сам советник посольства Кобецкий. Из этого я понял, что Шпеер, очевидно, подробно рассказал обо мне, о моих связях и поэтому ему было поручено привести меня.

Кобецкий принял меня очень любезно, внимательно выслушал, но на мою просьбу отправить меня на родину с первой же группой возвращенцев ответил, что мне будет дано разрешение вернуться на родину при определенных условиях, а пока предложил тут же в его кабинете подробно написать о себе, об антисоветской деятельности и о моих связях и знакомствах в Варшаве.

Писал я часа три. Написал много, ничего не утаивая, не щадя себя. Кобецкий предложил мне зайти через несколько дней.

Через несколько дней я пришел в посольство без Шпеера и снова был принят Кобецким. На этой встрече присутствовал еще один товарищ. Мне предложили подробно написать о савинковской организации в Варшаве, о ее взаимоотношениях с французской миссией и 2-м отделе польского генштаба, об их агентурной сети в пограничной полосе, в районе Сарн, Ровно, о деятельности эсера Кароля Вензьягольского, о представителе Краснова генерале Дьячкове, о полковнике Самсонове, то есть обо всем, что я тогда знал.

Просидел несколько часов в посольстве, написал исчерпывающую информацию. Закончив ее, спросил, как решен вопрос о моем возвращении на родину. Мне сказали, что я много знаю, у меня большие связи и знакомства и я кажусь им подходящим человеком для нужней и ответственной работы. Прежде чем вернуться на родину, я должен поработать, заслужить право на возвращение и таким образом искупить свою вину перед Советским правительством. Я посчитал это условие вполне закономерным и согласился.

Вот так я начал в 1922 году свое сотрудничество с советской разведкой за границей. Мне было предложено собирать информацию о деятельности савинковцев и других активных белоэмигрантских группировках в панской Польше.

Савинковская организация в это время находилась в состоянии полного разброда. Сам «вождь» Борис Савинков уединился и не проявлял никакой активности. Виктор Савинков и Перхуров, Португалов и другие еще рвались к борьбе, вернее сказать, к польским и французским субсидиям. Этим разбродом среди савинковцев старались воспользоваться другие белоэмигрантские группировки, чтобы вытеснить савинковцев и стать на их место у кормушки.

Этого же добивались деникинский генерал Бредов, представитель атамана Краснова генерал Дьячков, небезызвестный командир волчьей сотни есаул Яковлев, остатки антоновцев, перешедшие в Польшу после разгрома мятежа.

Мои взаимоотношения с савинковцами были испорчены, поэтому я решил закрепить отношения с красновскими представителями — генералом Дьячковым и полковником Самсоновым. Через них я и начал собирать информацию. Получаемую информацию я передавал на назначаемых встречах.

Примерно через месяц генерала Дьячкова в его попытках вытеснить савинковцев постигла неудача, и поляки выслали его в Данциг (бывший тогда самостоятельным «вольным городом»). В связи с этим мои возможности получения информации ухудшились. Кроме того, Перхуров натравил на меня польскую дефензиву, и я почувствовал наблюдение за собой. Я доложил об этом, и было решено, что мне надо вслед за генералом Дьячковым ехать в Данциг и там собирать информацию о деятельности генерала Глазенапа, его агентах в Латвии и Литве и, конечно, о генерале Дьячкове.