Недобрый день - Мэри Стюарт

Рана затянулась, но слабость еще давала о себе знать. В первый день Мордред не проехал и восьми миль, благодарный судьбе уже за то, что конь его упорно бредет вперед. Следуя некоему внутреннему голосу, странник двинулся на север. Заночевал он в заброшенной хижине дровосека в глубине леса; денег на постоялый двор при нем не было, да и братья не могли уделить ему ни монеты. «Придется жить милостыней, как те же монахи, — отрешенно подумал он, потеплее закутываясь в плащ и дожидаясь прихода сна. — Или трудом».

Эта мысль, не посещавшая Мордреда уже много лет, разбудила в нем нечто вроде горькой иронии. Труд? Труд рыцаря — сражение. Безоружного нищего на жалком одре примет к себе разве что самый мелкий, самый бедный из правителей. И ведь любой правитель станет задавать вопросы. Так чем же заработать на жизнь?

Из надвигающегося облака сна пришел ответ: ирония по-прежнему отдавала горечью, но теперь в ней ощущалось нечто от давней тоски. Ходить под парусом. Ловить рыбу. Резать торф. Растить и убирать тощий урожай хлеба.

Над соломенной кровлей с резким, пронзительным криком пронеслась сова. В полусне, уже различая в тумане краешек Северного моря, Мордред услышал в нем стон чайки и счел частью уже принятого решения. Он поедет домой. Однажды он уже скрывался там. И скроется снова. И даже если его приедут искать на островах, найти его окажется ох как непросто! Ничего иного, кроме как затаиться, ему и в голову не приходило, настолько утвердились в его горячечном, напоенном отравой бреду лживые измышления Гахериса и собственные заблуждения.

Мордред перевернулся на бок и уснул: холодный ветер задувал ему в лицо, а во сне все звенел чаячий крик. На следующий день путник повернул на запад. Две ночи подряд Мордред ночевал на открытом воздухе, далеко объезжая монастыри, где мог бы услышать о том, что Артур его разыскивает. А третью ночь провел в хижине, разделив с братьями-поселянами остатки черствого хлеба и вина и нарубив дров в качестве платы за ночлег.

На четвертый день Мордред добрался до моря. Он продал коня, и денег этих хватило на оплату переезда на небольшом и малопригодном для плавания торговом суденышке, последнем из уходящих на острова до того, как с приходом зимы закроются морские пути.

Тем временем в Камелот возвратился Гавейн. Артур выслал ему навстречу Борса, чтобы тот в подробностях рассказал о трагедии и по возможности утишил скорбь Гавейна по погибшим Агравейну с Гаретом и яростную ненависть к убийце. Борс сделал все, что в его силах, но все его доводы — его заверения в том, что королева невиновна, его рассказ о пьянстве Агравейна и постоянных (в те дни) припадках буйства, о смертоубийственных умыслах Гахериса, о нападении на безоружного Бедуира, о хаосе побоища в полутьме королевской опочивальни — ни к чему не привели. На что бы ни ссылался Борс, Гавейна ничто не пронимало. Гибель ни в чем не повинного Гарета — вот все, о чем он мог говорить; как мало-помалу убеждался Борс, с этой мыслью он спал, ел и грезил.

— Я до него доберусь, и я убью его, — упрямо твердил Гавейн.

— Его отослали от двора. Король отправил его в изгнание. Не за то, что чем-либо запятнал честь королевы, но…

— Чтобы уберечь его от меня. Да. Ну что ж, — с каменным выражением лица отозвался Гавейн, — я подожду.

— Если ты и впрямь убьешь Бедуира, — в отчаянии заявил Борс, — будь уверен, что Артур убьет тебя.

Яростные, налитые кровью глаза оркнейца обратились к нему.

— И что с того?

Гавейн отвернулся и тут же вскинул голову. Вдали уже показались золоченые башни, звон колоколов плыл в воздухе, эхом отражаясь от воды вдоль дороги. Всадники должны были прибыть в город к похоронам Гарета. Щеки Гавейна увлажнились от слез; заметив это, Борс придержал коня и более не произнес ни слова.

Никто так и не узнал, что еще произошло между Гавейном и его дядей верховным королем. Они с Артуром надолго затворились в личных королевских покоях — сразу после завершения похорон, на всю ночь и до утра следующего дня. После, ни с кем не обменявшись ни словом, Гавейн вернулся к себе, проспал шестнадцать часов кряду, затем встал, вооружился и поехал на учебный плац. В тот вечер отужинал он в городской таверне и там же остался на ночь, подыскав себе девицу, а на следующий день снова появился на плацу.

В течение восьми дней и ночей он поступал точно так же, ни с кем не заговаривая, разве что по делу. А на девятый день покинул Камелот и в сопровождении эскорта проехал несколько миль до Инис-Витрина, где стоял у причала королевский корабль, новый «Морской дракон».

Подняли золоченый парус, алый дракон затрепетал на осеннем ветру, корабль снялся с якоря и устремился на север.

Здесь Артур преследовал двойную цель: по возможности убрать смутьяна подальше, дабы ветра расстояния и времени поохладили его пыл, и занять сей уязвленный, яростный дух полезным делом.

И король поступил самым очевидным образом: подобная вероятность Мордреду даже в голову не приходила. Гавейн, король Оркнеев, вернулся на острова и взял бразды правления в свои руки.

Часть третья

День рока

Глава 1

Минула зима, наступил март — обрушил на мир ревущие ветра и непредсказуемые грозы, а затем смягчился в преддверии благоуханной свежести ранней весны. Смолевки сбрызнули утесы розовым, белые цветы покачивались на изогнутых, точно арки, ветвях куманики, в траве поблескивали алый лихнис и дикие гиацинты. Птицы вили гнезда, перекликаясь над озерами, а на болотах эхом звенело бульканье кроншнепа. На каждой шхере, на каждом поросшем травой берегу у воды лебеди возвели настоящие замки из стеблей и листьев, и на каждом мирно спала, упрятав голову под крыло, огромная белая птица, а бдительный самец кружил рядом, вытянув шею и раскинув крылья на манер парусов. Над водной гладью эхом разносились крики сорочаев и чаек, а высоко в небесах вибрировала трель жаворонка.

На болотистой вересковой пустоши, раскинувшейся среди холмов в центре самого большого острова Оркнеев, работали мужчина и мальчик. В это время года вереск стоял черный и ломкий, но вдоль нахоженной тропки и на каждом склоне кустились бледные, душистые примулы. У подножия холмистой пустоши протянулась узкая лента пастбища, золотая от одуванчиков, еще дальше раскинулось огромное озеро, а за ним, почти параллельно — еще одно: в южной своей оконечности они отделялись друг от друга лишь узкой гатью и полоской земли, истоптанной как ногами, так и копытами: здесь находилось святилище Оркнеев. Тут возвышались гигантские круги камней: угрюмые, загадочные, массивные, они внушали ужас даже тем, кто понятия не имел об их предназначении и истории. Известно было, что ни одну лошадь не заставишь пересечь гать после наступления сумерек и до рассвета; никто не видел, чтобы там кормились олени. Только козы, твари странные и жутковатые, паслись себе среди камней, подравнивая траву к торжественным случаям: священные обряды по-прежнему проводились там в должное время года.