«Карьера» Русанова. Суть дела - Юрий Васильев

«Выжидаешь? Отсиживаешься? Нет, — отвечал он себе: — Реально смотрю на вещи…»

23

Вечером, как договорились, вентиляцию опробовали на ходу. Деятельный подрядчик Ремизов брался сделать за четыре дня, за четыре и сделал, это называется — график. Никаких тебе перевыполнений, никаких дерганий — все точно рассчитано. Замечаний не было. Ремизов, выключив рубильник, сказал:

— По всем правилам положено магарыч с вас потребовать, но мы люди сознательные, мы не будем.

— Да вам и нельзя, — улыбнулся Гусев. — Вы ведь спортсмены, вам по горам лазить надо, силы беречь.

— Это они спортсмены, — усмехнулся стоявший рядом пожилой слесарь. — А я бы от бутылки пива, например, не отказался. Мне в горы не надо. — Он посмотрел на Гусева. — Как считаете, хозяин? Имеем мы с вами право пивком угоститься?.. Вы меня не узнаете?

Гусев еще раньше подумал, что где-то встречал этого человека: лицо было знакомым. Теперь вдруг вспомнил.

— Басов?

— Басов, Николай Данилович… Я вас сразу признал, да как-то не хотелось о себе напоминать. Не та обстановка.

Господи, Басов! Ну конечно! Новосибирск, конкурс лучших станочников. Токарь-универсал Николай Басов демонстрирует полный набор новейшей оснастки, и среди прочего — кассетный держатель Гусева. Он побил тогда все рекорды, взял все призы, его наперебой тискали корреспонденты… Что же он тут делает, виртуоз Басов?

— Хотите спросить, как я сюда попал? — невесело улыбнулся Басов. — Понимаю ваше удивление. Последний-то раз мы виделись с вами в Москве на выставке, экспонатами были, можно сказать. Теперь вот я и слесарь, и жестянщик, и шабашник. Обстоятельства жизни. Уволился! Тридцать лет проработал на одном заводе и — уволился. По собственному желанию. Ну да это не интересно…

— Это интересно, — перебил его Гусев. — Вот что, пойдемте-ка в парк — тут недалеко, через дорогу. Вечер вон какой замечательный. Можно и пивком побаловаться. Заслужили…

Городской парк в северном городе — явление особого рода. Предмет всеобщего уважительного отношения. Казалось бы, не выстоять березам и тополям против буйных ветров, не укорениться на промерзшей земле, но, глядишь, сумели приспособиться, растут себе в окружении стойких, ко всему привыкших лиственниц, Долгую зиму ждут, готовятся, копят силы, и лишь подойдет пора. — словно взрываются набухшие почки, зелень полыхает, торопится взять свое. В другом каком месте, конечно, никто бы не назвал парком эту приткнувшуюся к сопкам рощицу, но здесь даже редкий стелющийся кедрач считают тайгой, а уж если серебрятся тополя и несколько отважных, недавно только прижившихся березок распустили клейкие листья — значит, и вправду парк…

На террасе, где подавали пиво, все места были заняты. Гусев огляделся и увидел в углу за столиком Липягина и Чижика: Валентин его тоже заметил, замахал рукой — рядом были свободные стулья.

— Знакомьтесь, — сказал Гусев, когда они с Басовым сели за стол. — Это мой старый товарищ Николай Данилович, это… — Он глянул на Чижика и обомлел: физиономия у того была пьяным-пьяна. — Что такое? — Он вопросительно посмотрел на Липягина. — Откуда это дикое создание возникло?

— От несправедливости, — проговорил Чижик и шмыгнул носом. — От равнодушия окружающей среды. — Он порылся в кармане и достал измочаленный кусок воблы. — Вот! Угощаю напоследок…

— Не знаю даже, что вам сказать, — насупился Липягин. — Пришел, понимаете, весь сопливый, говорит — судьбу ему испортили. Вывел я его проветрить, так нет, уперся: глоток пива, иначе не жить!

— Владимир Васильевич, я… как на духу! Вы знаете кто? Вы этот… идеалист! На вас воду возить будут, вы спасибо скажете. Жизни вы не понимаете! А я с вами все равно куда угодно! Мы же с вами эти… соратники, а Черепанов меня соучастником обзывает. Я не пьяный, не думайте, я — откровенный! — Он икнул и виновато добавил: — Принял немного, так ведь — обидно же!

— Балда! — сказал Гусев. — Тебе квас пить, и тот в меру. Чего распустился!

— Вам не понять! Иван Алексеевич — душевный человек, а вы все — автоматы. Я из бригады ушел. Заели меня. Говорят — я им все расценки поломал, в стахановцы, говорят, лезу! Лучше бы вы мне эти лекала не подсовывали! Ну, ничего… Сейчас еще по кружечке…

— А ну брысь отсюда! — не выдержал Гусев. — Давай чеши домой, пока твою пьяную рожу не разглядели… Вы сидите, Иван Алексеевич, — пытался он удержать привставшего Липягина. — Давненько не виделись. Проводим этого петуха, поговорим.

— Нет уж, знаете, неровен час… — Липягин взял Чижика под руку. — Доставлю его, мне так спокойней будет.

— Поросенок, — вздохнул Гусев. — Обидели его… С вами-то что приключилось? — повернулся он к Басову.

— Поверьте, Владимир Васильевич, со мной то же самое, что с этим пареньком, насколько я уловил. Смешно и нелепо. И грустно. Вы же помните — директор завода, когда меня представлял, у него даже голос звенел — так он мной гордился. И я собой тоже гордился. Я мог все. И сейчас могу, потому что тридцать лет занимался только своим делом. У людей футбол, хоккей, забавы всякие, развлечения, у меня — ничего. Но зато меня называли «царь-токарем». И когда меня так называли, я чувствовал — не зря живу. Я первым на заводе взял вашу оснастку — услышал о ней, все разузнал, изготовил, стал работать. Все вокруг были готовы носить меня на руках. Но не более того. Я оказался единственным. Зачем себя утруждать? Зато можно сперва позавидовать Басову: эко у него хорошо получается! Потом можно сказать: что-то Басов много зарабатывает… Да! Меня стали корить: ты, Басов, совесть имеешь? Ты же восемьсот рублей зарабатываешь, где это видано? А я стал зарабатывать тысячу.

— Это много, — сказал Гусев. — Это почти как министр.

— Это больше, чем министр! И это угнетало. Не возмущало, а угнетало своей непонятностью. Кто разрешил? Нормировщики хватались за голову: уймите Басова! Что он себе позволяет! И знаете — я растерялся. Что делать? Не мог же я сказать: «Все, сдаюсь! Я буду по-прежнему работать за троих, а вы мне платите в три раза меньше». Мы живем при социализме, у нас принцип: «Каждому — по труду». Почему я должен нарушать закон социализма? Ведь это же азбука!.. Простите, Владимир Васильевич, вы сколько получаете?

— Сто восемьдесят. Плюс премия. За что — не знаю, но получаю регулярно.

— А зарабатываете?

— Зарабатываю?.. Ага, понял! Вы хотите сказать, что я получаю не столько, сколько зарабатываю. Меньше или больше — не важно, но не столько. Правильно?

— Правильно. Оклад за место, которое ты занимаешь, — это что-то непонятное. Ну ладно, оставим… Я решил разрубить узел. Я выступил на собрании и сказал: «Меня обвиняют, что я много зарабатываю. Но это же — бессмыслица! Вот он я, весь на виду, ни от кого ничего не скрываю, если хотите, берусь научить, и каждый из вас сможет зарабатывать столько же. Есть желающие?» Вы не поверите — желающих не было! Почему? Да потому что люди убеждены: заработать можно только на шармачка. И еще каждый думал: вылезу я из шкуры, буду вкалывать, а меня, как Басова, будут щучить… И тут я сдался. Я сказал: «Вам со мной неудобно, поэтому я уйду. Я буду работать там, где меня не будут попрекать». Вот и все. С директором мы расстались друзьями. Он сочувствовал мне, я сочувствовал ему… Обратите внимание: мы работали у вас аккордно, получали по сорок рублей в день, и вы были довольны, но если бы ваши слесари столько заработали — сразу бы поднялся шум. Разве нет? Вот и получается катавасия, не поймешь, кто кого обманывает… На этом поставим точку. Заговорил я вас. Понимаю, невеселый рассказ.

— Веселого мало… Вы что же, совсем сюда переехали?

— Да нет, я сейчас в отпуске. Работаю наставником, получаю оклад. Семья у меня — шесть человек, привыкли жить хорошо. Приходится подрабатывать. Только знаете… Вот я говорил сейчас, слушал себя и подумал: может, я все-таки дурака свалял? Кому что доказал? Ведь если все начнем разбегаться, кто же дело будет делать?..

Они еще посидели немного, потом Гусев проводил его до общежития. На душе было пасмурно. Казалось бы — ничего нового не услышал, банальная история, но одно дело знать, что это вообще бывает, другое — вот перед тобой конкретный человек, которого ты помнишь волшебником и который признается, что не выдержал, сдался… «Уймите Гусева!» Выходит — уняли? Ну это еще поглядим… Только получается, что он, Гусев, защищает правое дело неправыми средствами… Эти слова, внезапно произнесенные, обозначили саму суть. Именно так! Он ловчит, затевает авантюры, чуть ли не гордится своей изворотливостью, и другие тоже закрывают глаза, подмигивая друг другу: «для пользы дела», а разобраться — какая к чертям собачьим польза? Развращение души!.. Надо ломать! Сразу же, всем миром… И подумал: кто же будет ломать, если Черепанов вот уже третий день составляет текст выступления, собираясь по его наущению ратовать черт знает за что…