Петербург - Андрей Белый

- "Шишнарфнэ, Шишнарфнэ... Где-то это я все уже знаю..."

А Шишнарфнэ продолжал:

- "Итак, вы позволите мне к вам зайти?.. Я, признаться, устал, поджидая вас... Вы, надеюсь, мне извините этот мой полуночный визит..."

И в припадке невольного страха Александр Иванович выкрикнул:

- "Милости просим..."

Сам подумал же:

- "Степка там выручит..."

Александр Иванович бежал вверх по лестнице. За ним бежал Шишнарфнэ; бесконечная вереница ступеней уводила их, казалось, не к пятому этажу: конца лестницы не предвиде-лось; и сбежать было нельзя: за плечами бежал Шишнарфнэ, впереди же из комнатки била струя световая.

Александр Иванович подумал:

- "Как же мог зайти ко мне Степка: ведь ключ у меня?"

Но, ощупав карман, убедился он, что ключа не было: вместо дверного ключа был ключ старого чемодана.

ПЕТЕРБУРГ

Александр Иванович влетел сам не свой в свою убогую комнату и увидел, что на грязных козлах постели расселся Степан над догоравшим огарком; перед развернутой книгою с церковнославянскими буквами низко так опустилась его косматая голова.

Степан читал Требник.16

Александр Иванович вспомнил обещание Степки: принести с собой Требник (его там интересовала молитва - молитва Василия Великого:17 увещательная, к бесам). И он ухватился за Степку.

- "Это ты, Степан: ну, я рад!"

- "Вот принес я вам, барин, Тр...", - но поглядев на вошедшего посетителя, Степка прибавил, - "что просили..."

- "Спасибо..."

- "Поджидаючи вас, зачитался я... (опять взгляд в сторону посетителя)... Мне пора..."

Александр Иванович рукой ухватился за Степку:

- "Не уходи, посиди... Этот вот барин - господин Шишнарфиев..."

Но из двери металлический голос отчеканил гортанно:

- "Не Шишнарфиев, а... Шиш-нар-фнэ..."

И охота была ему стоять за отсутствие буквы ве и твердого знака? он виднелся у двери; он снял котелочек; не скидывал пальтеца и окидывал комнатушку вопросительным взглядом:

- "Плоховато у вас... Сыровато... И холодно..."

Свеча догорала: вспыхнула оберточная бумага, и вдруг стены стали плясать в жидко-красном огне.

- "Нет, барин, увольте: пора мне", - засуетился тут Степка, косясь неприязненно на Александра Ивановича и вовсе не глядя на гостя, - "увольте - до другого уж разу".

Он взял с собой Требник.

Под пристальным взглядом Степана Александр Иванович свои глаза опустил: пристальный взгляд, показалось ему, есть взгляд осудительный. И как быть - со Степаном? Что-то такое ему сказать хотелось - Степану; Степана он оскорбил; Степан не простит; и, казалось, Степан теперь думает:

- "Нет, барин, коли уж эдакие к вам повадились, тут уж нечего делать; и не к чему Требник... Эдакие не ко всякому вхожи; а к кому они вхожи, тот - поля их ягода..."

Стало быть, стало быть, если полагает Степан, - посетитель-то: и есть подозрительный... А тогда, как же быть, ему, одному - без Степана:

- "Степан, оставайся".

Но Степан отмахнулся не без оттенка гадливости: как будто боялся и он, что к нему это может пристать:

- "Это ведь к вам они: не ко мне..."

А в душе отдалось:

- "Это вас они ищут..."

За Степаном захлопнулась дверь. Александр Иванович хотел ему крикнуть вдогонку, чтоб оставил он Требник-то, да... устыдился. Вдруг он да и скажет компрометантное для вольнодумца словечко-то "Требник": но - Александр Иванович дал себе заранее слово: не ужасаться чрезмерно, потому что события, какие с ним могли с уходом Степана быть - галлюцинация слуха и галлюцинация зрения. Пламена, кровавые светочи, проплясав, умирали на стенах; прогорела бумага: пламенек свечи угасал; все - мертвенно зеленело...

На покрытых одеялишком козлах жестом руки попросил посетителя он усесться у столика; сам же стал он в дверях, чтоб при случае оказаться на лестнице и на ключ припереть посетителя, самому же мелкою дробью скатиться по всем девяноста шести ступеням.

Посетитель, опершись на подоконник, закуривал папироску и тараторил; черный контур его прочертился на светящемся фоне зеленых заоконных пространств (там бежала луна в облаках)...

- "Вижу я, что попал к вам не вовремя... что, по-видимому, вас беспокою..."

- "Ничего, очень рад", - неубедительно успокаивал гостя Александр Иванович Дудкин, сам нуждаясь в успокоении и осмотрительно пробуя за спину заложенною рукою, заперта или незаперта дверь.

- "Но... я так собирался к вам, так искал вас повсюду, что когда случайно не встретились мы у Зои Захаровны Флейш, я попросил ее дать ваш адрес; и от нее, от Зои Захаровны, я - прямо к вам: поджидать... Тем более, что завтра я чуть свет уезжаю".

- "Уезжаете?" - переспросил Александр Иванович, потому что ему показалось: слова посетителя раздвоились в нем: и внешнее ухо восприняло "я чуть свет уезжаю"; другое ж какое-то ухо восприняло явственно, так восприняло:

- "Я днем уезжаю, приезжаю же с сумерками..."

Но он не настаивал, продолжая воспринимать бьющие в уши слова, как они раздавались, а не как отзывались.

- "Да, уезжаю в Финляндию, в Швецию... Там - я живу; впрочем, родина моя - Шемаха; а я обитаю в Финляндии: климат Петербурга, признаюсь, и мне вреден..."

Отдалось, раздвоилось в сознании это "и мне". Петербургский климат всем вреден; можно было бы "и мне" не подчеркивать вовсе.

- "Да", - машинально ответствовал Александр Иванович, - "Петербург стоит на болоте..."

Черный контур на фоне зеленых заоконных пространств (там бежала луна в облаках) тут как с места сорвется, и - пошел он писать совершенную ахинею.

- "Да, да, да... Для Русской Империи Петербург - характернейший пунктик... Возьмите географическую карту... Но о том, что столичный наш город, весьма украшенный памятниками, принадлежит и к стране загробного мира..."

- "О, о, о!" - подумал Александр Иванович: - "надо ухо теперь держать по ветру, чтобы вовремя успеть убежать..."

Сам же он возразил:

- "Вы говорите столичный наш город... Да не ваш же: столичный ваш город не Петербург - Тегеран... Вам, как восточному человеку, климатические условия нашей столицы..."

- "Я космополит: я ведь был и в Париже, и в Лондоне... Да - о чем я: о том, что столичный наш город", - продолжал черный контур, - "принадлежит к стране загробного мира, - говорить об этом непринято как-то при составлении географических карт,

путеводителей, указателей; красноречиво помалкивает тут сам почтенный Бедекер;18 скромный провинциал, вовремя не осведомленный об этом, попадает в лужу уже на Николаевском или даже на Варшавском вокзале; он считается с явною администрацией Петербурга: теневого паспорта у него нет".

- "То есть как это?"

- "Да так, очень просто: отправляясь в страну папуасов, я знаю, что в стране папуасов ждет меня папуас: Карл Бедекер заблаговременно предупреждает меня о сем печальном явлении природы; но что было бы со мною, скажите, если бы по дороге в

Кирсанов19 повстречался бы я со становищем черномазой папуасской орды, что, впрочем, скоро будет во Франции, ибо Франция под шумок вооружает черные орды и введет их в Европу - увидите: впрочем, это вам на руку вашей теории озверения и ниспровержения культуры: помните?.. В гельсингфорсской кофейне я вас слушал с сочувствием".

Александру Ивановичу становилось все более не по себе: его трясла лихорадка; особенно было гнусно выслушивать ссылку на им оставленную теорию; после ужасного гельсингфорс-ского сна связь теории этой с сатанизмом была явно осознана им; все это было им отвергнуто, как болезнь; и все это теперь, когда снова он болен, черный контур с лихвою отвратительно ему возвращал.

Черный контур там, на фоне окна, в освещенной луною каморке становился все тоньше, воздушное, легче; он казался листиком темной, черной бумаги, неподвижно наклеенным на раме окна; звонкий голос его, вне его, сам собой раздавался посредине комнатного квадрата; но всего удивительней было то обстоятельство, что заметнейшим образом передвигался в пространстве самый центр голоса - от окна - по направлению к Александру Ивановичу; это был самостоятельный, невидимый центр, из которого крепли уши рвущие звуки:

- "Итак, что я? Да... О папуасе: папуас, так сказать, существо земнородное; биология папуаса, будь она даже несколько примитивна, - и вам, Александр Иванович, не чужда. С папуасом в конце концов вы столкуетесь; ну, хотя бы при помощи спиртного напитка, которому отдавали вы честь все последние эти дни и который создал благоприятнейшую

для нашей встречи атмосферу; более того: и в Папуасии существуют какие-нибудь институты правовых учреждений, одобренных, может быть, папуасским парламентом..."

Александр Иванович подумал, что поведение посетителя не должное вовсе, потому что звук голоса посетителя неприличнейшим образом отделился от посетителя; да и сам посетитель, неподвижно застывший на подоконнике - или глаза изменяли? - явно стал слоем копоти на луной освещенном стекле, между тем как голос его, становясь все звончее и принимая оттенок граммофонного выкрика, раздавался прямо над ухом.