Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Анри Феваль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По этому поводу сообщают остроту одного из правнуков регента, короля Франции Луи Филиппа. Эта острота вполне соответствует духу Пале-Рояля, здания скептического, чарующего, холодного, лишенного предрассудков, вольнодумца из камня, который однажды нацепил зеленую кокарду Камиля Демулена[96], а потом ублажал казаков; соответствует эта острота и потомкам воспитанника Дюбуа, потомкам самого умного принца, который когда-либо тратил время и золото государства на устройство оргий.
Казимир Делавинь[97], рассматривая картину, принадлежащую кисти Мозеса[98], удивился, что не видит рядом с королевой, стоящей посреди толпы, охраны. Герцог Орлеанский, впоследствии король Луи Филипп, усмехнулся и ответил:
— Охрана есть, но ее не видно.
В феврале 1672 года Месье[99], брат короля, родоначальник Орлеанского дома, получил Пале-Рояль в собственность. Именно 21-го числа этого месяца Людовик XIV передал ему этот дворец в наследственное владение. У Генриетты Анны Английской, герцогини Орлеанской, был там блистательный двор. Герцог Шартрский, сын Месье и будущий регент, в конце 1692 года сочетался тут браком с мадемуазель де Блуа, младшей побочной дочерью Людовика XIV от госпожи де Монтеспан.
В эпоху Регентства интерес к трагедиям упал. Грустная тень Мирам, должно быть, закрывала лицо, чтобы не видеть дружеских ужинов, которые герцог Орлеанский устраивал, как писал Сен-Симон[100], в «весьма странном обществе», однако театры продолжали ставить пьесы, поскольку в ту пору была мода на девиц из Оперы.
Красавица герцогиня Беррийская, дочь регента, вечно пребывавшая под хмельком, большая любительница нюхать испанский табак, составляла часть этого странного общества, куда входили, по свидетельству того же Сен-Симона, «лишь дамы сомнительной добродетели и люди ничтожные, но прославившиеся умом и распутством».
Но Сен-Симон, в сущности говоря, не любил регента, несмотря на дружеские отношения с ним. И если история не способна скрыть достойные сожаления слабости этого правителя, то в любом случае она являет нам его высокие качества, которые даже склонность к разврату не в состоянии преуменьшить. Своими пороками он обязан бесчестному наставнику. Зато своими добродетелями он обязан только себе, тем паче что прилагалась масса усилий, чтобы подавить их в нем. Его оргии — а такое бывает крайне редко — не имели кровавой изнанки. Он был человечен и добр. Возможно, он стал бы даже великим, если бы не примеры и советы, какими отравляли его юность.
Парк Пале-Рояля в ту пору был куда обширней, нежели сейчас. С одной стороны он граничил с домами на улице Ришелье, с другой — с домами на улице Гуляк. В глубину, в направлении Ротонды, он простирался до улицы Нев-де-Пти-Шан. Много позже, лишь в царствование Людовика XVI, Луи-Филипп-Жозеф, герцог Орлеанский[101], построил то, что называют каменной галереей, дабы оградить и украсить парк.
В ту пору, когда происходило действие описываемой нами истории, сводчатую аллею в форме итальянского портика, образованную могучими грабами, со всех сторон окружали зеленые беседки, купы деревьев и кустарников, цветочные клумбы и лужайки. Конские каштаны, из которых еще сам кардинал Ришелье насадил аллею, были в полной силе. Последнее оставшееся от этой аллеи Краковское дерево[102] существовало еще в начале нынешнего века.
Еще две аллеи из вязов, подстриженных в форме шара, шли поперек парка. В центре находилась полукруглая площадка с водоемом, где били фонтаны. Справа и слева, ежели идти от дворца, — поляна Меркурия и поляна Дианы, окруженные зарослями невысоких деревьев. За водоемом между двумя большими лужайками были насажены в шахматном порядке липы.
Восточное крыло дворца, более вместительное, нежели то, где позднее был построен французский театр на месте знаменитой галереи Мансара[103], завершалось выступом с высоким треугольным фронтоном; пять окон этого выступа выходили в сад. Они смотрели как раз на поляну Дианы. Рабочий кабинет регента находился именно там. В Большом театре, претерпевшем весьма мало изменений после смерти кардинала, давала представления Опера. Собственно дворец, кроме парадных зал, включал в себя апартаменты Елизаветы Шарлотты Баварской, принцессы Палатинской, вдовствующей герцогини Орлеанской, второй супруги Месье, апартаменты супруги регента герцогини Орлеанской и апартаменты их сына герцога Шартрского. Принцессы, за исключением герцогини Беррийской и аббатисы Шельской, жили в западном крыле, выходившем на улицу Ришелье.
Опера, расположенная с другой стороны, занимала часть нынешнего Фонтанного двора и улицы Валуа. Сзади она граничила с заборами улицы Гуляк. Крытый проход, известный под галантным названием Двор улыбок, отделял вход, предназначенный для этих дам, от апартаментов регента. Им великодушно было дозволено наслаждаться парком. В то время парк еще не был открыт для публики, как в наши дни, но получить туда доступ было совсем несложно. Кроме того, почти во всех домах на улицах Гуляк, Ришелье и Нев-де-Пти-Шан были балконы, поднятые террасы, дверцы и даже высокие крыльца, которые позволяли проникнуть за живую изгородь. Жители этих домов до такой степени были уверены в своем праве наслаждаться прелестями парка, что позже даже судились с Луи-Филипп-Жозефом Орлеанским, когда тот захотел огородить Пале-Рояль.
Все авторы того времени согласно утверждают, что парк дворца был чудесным местом, и в этом смысле нам, разумеется, остается только сожалеть. Вряд ли назовешь чудесным четырехугольный променад, заполненный гуляющими, где тянутся две аллеи чахлых вязов. Надо полагать, возведение галереи, закрывшей деревьям доступ воздуха, причинило им вред. У нынешнего Пале-Рояля есть очень красивый двор, но парка нет.
В эту ночь парк превратился в истинное чудо, в рай, в волшебный дворец! Регент, обладавший не слишком большим вкусом по части зрелищ, на сей раз изменил своему обыкновению и все устроил просто великолепно. Правда, поговаривали, что деньги на празднество ему дал добрейший господин Лоу. Но какое это имеет значение? На свете тьма-тьмущая людей считают, что судить надо по результату.
И если Лоу оплатил скрипки, игравшие в его честь, то это означает, что он прекрасно понимал, что такое реклама, только и всего. Он вполне достоин жить в наши дни, когда некий писатель составил себе имя, скупив все экземпляры сорока первых изданий своей книги и добившись тем самым, что пятидесятое издание было распродано целиком или почти целиком; когда некий дантист, чтобы заработать двадцать тысяч франков, истратил десять тысяч экю[104] на объявления, а один директор театра рассаживал в зале по триста-четыреста услужливых друзей, чтобы доказать двум с половиной сотням подлинных зрителей, что во Франции еще
