Письма к Вере - Владимир Владимирович Набоков

маленькое изменение в программе, т. е. Чернавина перенеслась на другой день – так что следующий мой визит был в Army and Navy Club, к полк.<овнику> Гарсия. Мы сидели с ним в биллиярдной <sic>, он пил чай, я виски. Сделать он ничего не может насчет Staff College, – хотя бы потому, что, по его словам, официального преподавания русского ни в одном из трех военных училищ не существует. Но человек симпатичный. Засим, моя душенька, поехал я к Otto, – у него было много народу, – например, Lovat Dickson, я старался искриться. Книжка у Macmillan’a. Будберг меня в свое время просила не говорить Otto, что я другой экземпляр дал Полицеру (Collinsoвy представителю), но Otto знает. Если в течение двух недель Collins мне сделает то конкретное предложение, которое намечается, a Macmillan (который вообще хуже, чем Collins) откажется, то книгу у Otto заберу. Однако сейчас положение из-за «двойной игры» (правда, я сам себе агент в переговорах с Коллинс – так что не так уж грешу против Otto) чуть-чуть мыльное.

«Комплиментов» я от Collins’a наслышался необыкновенных. Повторяю, было все это очень приятно – и почему-то думаю все об Ульштейно-Мэрикс периоде. Обедал дома (а завтракал в Milk Ваr – было слишком далеко возвращаться между книгоиздателем и полковником), и пошли с Гаскеллями (с которыми очень подружился, – милейшие во всех отношениях) в кинематограф, – прекрасный французский фильм «Le Carrefour». Сегодня днем я у Миши Л.<юбржинского>, а обедаю у Соломон. Радость моя, не забудь сделать то, что просил тебя вчера. Насчет паспорта и Савойи. Торчать до первого июля в Париже незачем. Остаться в Савойе можем до 1 сентября, – я привезу во всяком случае фунтов 45, а кроме того, можно рассчитывать на продажу «Севастияна». На днях выяснится и еще одна денежная комбинация. Обожаю тебя, мое счастие дорогое, пиши ко мне.

душенька мой, нравится эта картиночка?[140]

люблюблюлюлюлю тебя. через неделю вернусь.

В.

252. 7 июня 1939 г.

Лондон, Хорнтон-стрит, 22 – Париж, рю Буало, 59

7–vi–3911 ч. утра

Любовь моя, что же ты ко мне не пишешь? Не болен ли мальчишенька? Два слова всегда можно написать. Pas gentil.

Вчера утром занес «Course du Fou» Вальдману и в последний, четвертый раз побывал в музее. Brigadier Evans (геспериды), с которым я за это время очень подружился, дал мне важное поручение к Le Cerf в Париже – привезти certain types, которые ему нужны будут в октябре, из парижского музея, – а добыть что-нибудь от француза по почте невозможно, как мы все знаем. Кроме того, он мне сказал, что we are very understaffed here, необходимо разобрать несколько коллекций – и не исключена возможность, что мне там дадут работу, когда переедем. Вернулся к завтраку (жарко, все мреет, парки полны солнцепоклонников) и днем поехал к Мише. Он собирается деятельно заняться пьесой, ходы у него есть. Оттуда поехал обедать к Соломон. Она поговорила с двумя лицами, одно в Адмиралтействе, другое в Foreign Office, и сегодня утром я им обоим написал по письму с приложением моих бумаг – куррик.<улум>, testimonials. Кстати, скоро надобно будет послать экземпляр этому – Наrреr’у, Samuel Harper’y. Сегодня завтракаем с Гаскеллями у Марии Соломойловны <sic>, затем в 3.30 встречаюсь с Molly на Виктории, затем к шести должен быть на party у Lovat Dickson’a (известный издатель), затем в Slavonic School и обедаю у Якобсона. Денек. Завтра вечером я у Тырковой. Душенька моя, мне дико скучно без тебя и его. Меня главное волнует, что мы не выберемся из Парижа 17 июня, – это необходимо, мне (кроме ловли бабочек) нужно писать – а новый межмолок в Париже затянет дело. Денег сейчас должно хватить на все – не говоря о том, что намечается еще одна помощь. Было ли что-нибудь от Е.<вгении> К.<онстантиновны>?; я буду ей писать в пятницу, после свидания с Ариадной. Я в этот раз ничего почти не трачу здесь, – 45 фунтов неприкосновенны. Ради Бога, напиши в St. Thorax, если это еще не сделано. Я здесь кое-кому говорил, что «мою жену приглашают знакомые в деревню, но она одна с ребенком не может, потому что так никакого отдыха не выйдет». Я звонил к Сергею Р.<одзянко>, но его не было. Играю в теннис с Лурье в воскресение. Я себя хорошо чувствую, но мечтаю о тебе и о покое (и о бабочках, ça va sans dire). Мне кажется, я недурно справляюсь со всеми своими делами, а похвал от тебя не слышу. Целую тебя, мое любимое.

душенька мой, обожаю и обнимаю тебя. как капитан?

В.

253. 8 июня 1939 г.

Лондон, Хорнтон-стрит, 22 – Париж, рю Буало, 59

8–vi–398.30 утра

Душенька моя, I did not like your letter, it is quite off the point. Я хочу ехать 17-го. Самое позднее – 20-е, – это крайний срок, – ибо я хочу застать некоторые первые поколения. Напиши ей. Затем: 1) если я «развлекаюсь», то, очевидно, потому, что время есть: особенных дел в воскресение утром в Лондоне не сделаешь; 2) пьесой занят Любжинский. Когда есть всего один экземпляр, то вообще трудно что-либо «сделать». Я просил его во всяком случае дать ее переписать; 3) Тыркова уезжала, – раньше сегодняшнего увидеть ее я не мог, а по телефону кое-что уже ей сказал; 4) Гринберг дал 30 ф.<унтов>. Я тебе не говорил, что это на постоянное устройство mais c’est toujours quelque chose. Foolish and annoying; 5) никаких писем из Парижа Collins’y не надобно было, так как что они хотели, это именно личное свидание. У англичан цвет авторских глаз может сыграть иногда решающую роль; 6) к Hill я написал в субботу – да это большого значения не имеет; 7) от совершенно никчемного приглашения Church’ей, – you don’t know what those parties are, – I do, – следовало бы отказаться. Однако я им написал, что «моя жена и я, мы будем delighted прийти, если только дела не задержат меня в Лондоне».

11 ч.

Я начал письмо до завтрака и сердился. Теперь прошло. Итак, мое счастие, вот какой был вчера день. Цетлина, по-видимому, уже кой с кем поговорила. Я должен быть у нее опять в понедельник. Тогда буду точно знать, на сколько можем рассчитывать по приезде (кроме гринбергских, о которых, разумеется, никому не сказал). В 3.30 уже был на Виктории, где пил лимонад с Molly. Она сказала, что готова и впредь все мое проверять и т. д., что очень мило, vu что ничего еще не вышло из пьесы. В 5.45 заехал к Otto и с ним отправился к Lovat Dickson (я вдруг сообразил – в его-то журнале вышел в свое время «The Passenger»). Там было много народу, – я был в ударе – глупо звучит, но я так чувствовал, – проговорил с Lovat больше часу (он читает «Севаст.<ьяна>» для Macmillan’a), и очень все было хорошо, ответ окончательно будет на днях. Мелькнула у меня новая теория литературного произведения, которую я ему тут же развил (впрочем, я уже как-то об этом думал: картину не смотришь слева направо, а сразу все вбираешь, по этому принципу должен быть построен роман, но в силу особенностей книги (страницы, строки и т. д.) необходимо, чтобы она прочитывалась дважды, и второй раз – настоящий). Обедал у Якобсонов. Серг.<ей> Иосиф.<ович> предложил мне повидать Thomson’a (в комитете помощи Science and Learning), привезшего из Америки «8 мест для арийцев». Повидаю. Надеюсь, I shan’t get into a mess, из-за того что одновременно интересуются «Севастьяном» Collins и Macmillan. Советуюсь с Гаскеллем по этому поводу. Завтракаю у Чернавиной, днем, вероятно, буду в «Fox Film Co.», где, мне сказали, нужны readers, обедаю дома, потом к Тырковой. Начинает все это надоедать – особенно после твоего письма. But I love you tremendously.

митеньку моего целую.

В.

254. 9 июня 1939 г.

Лондон – Париж, рю Буало, 59

9–vi

Душенька моя, любовь моя, ну что ж, еще пять дней, и вернусь. Чем больше думаю, тем сильнее хочется уехать из Парижа 17-го. Пожалуйста, не пойдем к Churchам! Это безумно далеко! Это будет дико скучно! Будет дождь. Никаких «контактов» все равно там не установишь. Умоляю! Сегодня был разбужен необыкновенно живым сном: входит Ильюша (кажется, он) и говорит, что по телефону сообщили, что