Сны. Начало - taramans

смачно вгрызался в сочное жареное мясо, что и Плехов, спросив разрешения, присоединился к нему. Пришедший Седрик сначала приглядывался к парню, спросил о самочувствии, о чем-то подумал, а потом, кивнув, потребовал кружку и себе. И пива.

- И мясо еще принеси, девочка! А то этот обжора съест все, и парню ничего не достанется! – распорядился он уже Вите.

Когда Бруно утолил первый голод, съев практически весь поднос мяса самостоятельно, Седрик спросил:

- Мы тут будем любоваться, как ты свое бездонное брюхо набиваешь, или все-таки какой-то разговор у нас состоится? Негоже держать парня в неведении. Филип сказал, что болтает сейчас Кан не хуже любого из нас, и вроде бы рассуждает не хуже. Мозги, стало быть, у него встали на место. Не знаю, кого ты, парень, должен благодарить за это – Всеединого, других богов или самого Мелькора! – последняя фраза была адресована Плехову.

- Всеединого он тут вспомнил, старая кочерыжка! – пробурчал Бруно, - Не решил ли ты, пенек, податься в эту свору серых псов, которые так и шлындают по всей Айке?

- Помолчи, пивная бочка! Никто не ведает, кто сейчас заправляет делами на этой потерявшей разум земле. А потому и этого хитрожопого божка не лишне вспомянуть. Я почему спросил про самочувствие, Кан? Слухи о твоем внезапном выздоровлении могут расползтись быстро, а потому ты должен знать – что и кому можно говорить, а что – не стоит. И с кем говорить не стоит. Пока, по крайней мере. До той поры, пока ты сам не поймешь, что и к чему.

«Интересно! Тайны какие-то!».

- Я чувствую себя вполне хорошо. Голова немного побаливает, периодически. Но не постоянно, и терпимо, - ответил Плехов.

- Ты посмотри-ка, Седрик, как изъясняется этот малый! – обратился к старику толстый, - Может было бы лучше, если бы он и продолжал оставаться немым и больным на голову, как прежде? Крестьяне так не разговаривают. Здесь как минимум купеческий приказчик не из последних. Или вообще… когда он говорит, мне представляется, что я веду беседу с Филипом или старым Гавасием. Те еще книжники и любители вить затейливые словеса.

- Бруно в чем-то прав, парень. Люди если и не злы, то пустословны, и любители почесать языками, особенно о том, что касается чужих секретов и странных случаев. Хоть времени прошло и немало, но зачем давать повод задуматься всяким чернильным душам в Луке? – Седрик говорил негромко, поглядывая на Плехова поверх края пивной кружки.

- Я не понимаю, о чем вы ведете речь! – пожал плечами Евгений.

- Ага… тогда я задам вопрос напрямую! – отставил пиво в сторону седой, - Ты что-нибудь помнишь из прежнего, из своей жизни?

«И что сейчас говорить? Что я сейчас сплю, и вижу сон? Что вполне отчетливо помню все о своей жизни, а также – очень многое из жизни того же корнета Плещеева? Хрен его знает, куда может привести такое признание. Может тут верят в одержимость, и потащат к какому-нибудь экзорцисту, а то и вовсе на костер? Хотя вроде бы эти двое относятся к парню вполне комплиментарно, но… Мало ли?».

- Я помню себя с того момента, когда очнулся под навесом возле конюшни. Возможно есть что-то в голове о прежнем, но пока я ничего не припоминаю, - покачал головой Плехов, теперь – Кан.

- Х-м-м… может это и к лучшему, начинать новую жизнь вот так – с чистого пергамента. Но, парень, знать кто ты такой, и кто твои предки все же надо! – припечатал Бруно.

Седрик, соглашаясь с здоровяком, кивнул.

- Будет лучше Бруно, если мы уйдем из зала к тебе или ко мне! – предложил седой.

Они переместились в покои хозяина постоялого двора, и Плехов с интересом огляделся.

«М-да! Это не маленькая комнатенка девчонок в мансарде. Две комнаты. Спальня с огромной кроватью под балдахином, большой шкаф вдоль стены. Пара кресел. Вторая комната – вроде кабинета, с большим столом, и с этим… как его? Секретер, вроде бы, нет? Камин, массивные кресла возле него. Стены отделаны потемневшими деревянными панелями. В углу стойка с какими-то доспехами и охренный меч на крюках выше доспехов. Вот это и называется – двуручный меч!».

Плехов зачаровано подошел к доспехам и мечу, принялся разглядывать их.

Шлем был похож на виденный им в музеях шапель, или капеллину. Полусфера была приклепана к полям. Шлем был отполирован и блестел, как новый, хотя и были на нем видны многочисленные вмятины и царапины.

«То есть – не антураж, рабочая сбруя!».

Ниже, на перекрестье стойки были развешаны стальная кираса, наплечники, наручи. Следом шла металлическая юбка из двух составляющих накладными пластинами. Все было не новым, но ухоженным.

Мечу он уделил внимания больше. Длиной чуть меньше полутора метров, довольно узкий в клинке; с долом, доходящим до середины последнего; гарда сложная – не только две довольно длинных дужки, чуть изгибающиеся к острию меча, но еще и два кольца, расположенных перпендикулярно дужкам; рикассо, длиной сантиметров двадцать, после которого имелась серповидная контргарда, выгнутая к острию. Металл серый, чуть отдает в синеву. Рукоять была покрыта толстой даже на вид кожей, в которую вдавлена по спирали свитая из серебристого металла цепочка.

«Кто из мужчин не зависал возле витрины или стойки с оружием в музеях средневековья? А некоторые даже имели обыкновение периодически листать справочники! Сейчас имею в виду себя. Привык, что если что-то заинтересовало, то нужно хоть немного углубиться в вопрос! Но какая же притягательная «железяка»!».

Позади него хмыкнул Бруно, и спросил:

- Что скажешь, парень, про этот меч?