После бури - Фредрик Бакман

Беньи было не слишком больно, но, к сожалению, Ана в знак солидарности с подругой тут же вмазала ему с другой стороны. Колени его дрогнули, и он прошептал:

– Ты что, анаболики жрешь, психопатка чертова?

– Это ты совсем форму потерял, пока валялся на пляже, хиппи обдолбанный, – ухмыльнулась Ана.

– Встретимся в церкви, мне надо отругать брата! – сказала Мая и двинулась в сторону пролеска.

Ана с Беньи остались стоять. Ана в шутку пихнула его в бок, и он сделал вид, что испугался, и притворно заныл: «Нет, не бей меня! Только не по лицу!»

– Так а ты сам? Ты что, будешь без галстука?

Он презрительно надул губы:

– Ну да. Я что, педик, в галстуке ходить?

Ана захохотала так, что, когда она вдыхала, раздавалось хрюканье, а когда выдыхала, из носа летели сопли, и, глядя на нее, Беньи чуть не задохнулся от смеха.

* * *

Рут.

Рут. Рут. Рут.

Никто здесь даже не знал, как ее звали. Никто из них не увидит ее надгробия и не вспомнит, кто это. Рут. Рут. Рут. Ее звали РУТ, и Маттео ненавидел всех, кто этого не знает. Не помнит. Всех до единого.

Утром он спрятался в шкафу, чтобы родители не увидели его компьютера. Он подключился к соседской сети, чтобы посмотреть видео, как завязывать галстук. Если бы Рут была рядом, она помогла бы, кроме нее Маттео не к кому было обратиться, папа весь ушел в себя, мама жила в заоблачном мире, который видела только она одна. Они даже галстука ему не дали, он взял его у папы, они и не заметят даже, что он надел галстук, потому что для этого им придется на него посмотреть. Или заговорить с ним. До того как они привезли Рут домой, в доме было тихо, но сейчас стало еще тише. Отсутствие слов хуже, чем одиночество.

Маттео спрашивал себя, насколько его родители одержимы своей верой, считают ли они, что Рут попала в ад. Интересно, надеются ли они, что тоже там окажутся, чтобы снова с ней встретиться. Страшно ли им. Проплакали ли они в подушку всю ночь, как он.

Рут говорила, что Маттео слишком мягкий, потом сразу жалела о сказанном и заверяла его, что это в нем самое прекрасное. Она была хорошей старшей сестрой, она пошла бы за ним в ад, если бы в урне в прихожей сейчас лежал он. Однажды она сказала, что ненавидит мир, потому что в нем, чтобы выжить, дети, как он, должны становиться жестче, но увидев, что он испугался, потрепала его по волосами и сказала, что быть мягким тоже неплохо: если упадешь, не разобьешься. Как цветочный лепесток. Быть может, именно это и случилось с ней, она отвердела. Стала как обледеневшая роза, которая, если ударить по ней молотком, расколется вдребезги.

В машине по дороге на кладбище мама смотрела в окно, и между тремя оставшимися членами семьи состоялся единственный разговор за весь день:

– Смотрите, флаги у ледового дворца приспущены, – сказала мама удивленно и почти с гордостью, и Маттео передернуло: сестра так ждала этого от матери, пока была жива.

– Это не из-за Рут. Это ради хозяйки бара, – не подумав, выпалил он.

На него тут же накатил страх, что мама снова замкнется в одной из своих панических атак, начнет дрожать, зажав руками уши. Но ее взгляд лишь скрылся за блестящей оболочкой фантазий.

– Наверняка это ради них обеих, – радостно отозвалась она.

Когда они приехали на кладбище, по парковке сновали люди. Они таскали коробки и ящики, как будто готовились не к погребению, а к рок-концерту. Многих из них Маттео знал, это были люди из хоккейного клуба, они и не подозревали даже, что сегодня хоронят двух человек, им и дела не было до вторых похорон. Священник вышел им навстречу к калитке и смущенно спросил, не возражают ли они, если церемония пройдет в часовне, а не в церкви.

– Как видите, в церкви готовятся к большим похоронам, сейчас туда вносят стулья, поэтому думаю, нам было бы спокойнее в часовне, ведь нас так мало, кто пришел проститься с… с…

Даже священник не помнил.

– Рут. Мою сестру звали Рут, – прошептал Маттео, но священник его не услышал.

– Это неважно. Часовня подойдет, – склонив голову, мягко ответил отец.

Мама, казалось, вообще не слушала. Все прошло довольно быстро. Священник прочел отрывок из Библии, и Маттео даже не открыл книгу – он знал почти все наизусть. Мать проявила чувства только один раз – когда священник использовал более современный перевод стиха, она сочла это неподобающим: сморщила нос и фыркнула, взглянув на Маттео, и мальчик всем своим видом дал ей понять, что тоже возмущен.

Когда все кончилось, родители ненадолго задержались со священником в часовне, а Маттео вышел на улицу, на утренний свет.

«Меня бесит, что ты умерла, потому мне не с кем поговорить о смерти, кроме тебя», – подумал он, глядя в небеса, и только тут подступили слезы и он зарыдал. Он плакал так, что не мог вздохнуть, сложившись пополам, спотыкаясь, он побежал прочь ото всех голосов. Добежав до пролеска за кладбищем, он рухнул на землю за деревом и стал бить себя по ногам, пока они не покрылись синяками и не потеряли чувствительность. Закрыв глаза, он плакал, и снова открыл их, только когда почувствовал запах дыма.

Неподалеку, неловко спрятавшись за деревьями, стоял мальчишка, его ровесник. Он держал сигарету так, как будто все еще толком не знал, как ее лучше держать, то и дело перехватывал ее по-новому, втягивая дым ртом и выдыхая носом. Маттео знал его по школе, но мальчик не видел Маттео, который, в отличие от него, хорошо спрятался – был лучше обучен.

Кто-то крикнул: «Лео?» – и мальчик выругался и бросил сигарету, даже не затушив. Он вышел из-за деревьев и зашагал в сторону церкви между могилами. Навстречу ему шла девчонка на несколько лет старше его.

– Ты что, куришь? – весело упрекнула его она.

– Тихо ты! Не ори, Мая, и не говори ничего маме и папе, окей?

– С тебя за это две сигареты, братец! – засмеялась она, и он, выругавшись, протянул ей всю пачку. Они пошли в другой конец кладбища, бок о бок, брат и сестра, шутливо толкаясь и подкалывая друг друга.

Маттео наклонился и подобрал сигарету, брошенную Лео. Она все еще горела. Никто не видел одинокого мальчика, курящего за деревьями.

50

Семьи