Антикиллер-2 - Данил Корецкий

Печенков вытаращил глаза.

– Что удивляешься? У вас еще не завоняло, а я уже знаю, кто пернул! Они говорят, надо стойку держать, «закону» следовать... А сами и колются, и стучат друг на друга, только успевай записывать! Вон, видишь, сколько набралось!

Цербер похлопал пухлой ладошкой по толстой папке.

– А тебе за сотрудничество со следствием поблажка вышла! Вот читай, расписывайся!

Широким жестом главкум положил перед ним лист бумаги с машинописным текстом и печатью. Полупарализованный словами «сотрудничество со следствием», Миша стал читать. Перед ним лежало постановление об освобождении из-под стражи под подписку о невыезде.

– Ну, доволен? – Стариков встал, обошел стол и, улыбаясь от полноты чувств, обнял подследственного за плечи.

– Что застыл, дурашка? – ласково сказал он. – Расписывайся... Ничего не понимающий Печенков взял ручку.

– Гражданин начальник, разрешите обратиться, – в дверях стоял шнырь из хозобслуги. – Гражданин капитан прислал на уборку кабинета...

– Ты как посмел без стука войти! – побагровев, рявкнул Стариков. – Да я тебе, мерзавец, ливер отобью! Ты у меня зубы в руке носить будешь! Неделя карцера! Пошел вон!

Шнырь исчез. Но он видел, как Цербер по-отечески обнимал Печенкова, а тот подписывал какуюто бумагу. Через три часа об этом будет знать вся тюрьма, независимо от того, вернется шнырь в свою камеру или сразу попадет в карцер. А еще через день и на воле узнают, что Миша стучит Старикову лично. А факт освобождения это подтвердит на сто процентов.

Печенков хотел сбросить тяжелую руку со своего плеча, но не посмел: выбитые зубы и отбитые почки не оправдают его в глазах братвы. Впрочем, Цербер и сам убрал руку и вернулся на место.

– Желаю тебе честной трудовой жизни, – уже без особого тепла напутствовал он Печенкова. – Чтобы к нам больше не попадал. Иди, тебя отведут на оформление...

Когда Печенков вышел, добродушие из облика Старикова мгновенно исчезло. Придвинув старинный телефонный аппарат, он набрал номер.

– Через полчаса выйдет, – деловито сообщил он. – Я тут такую красивую комбинацию провернул, все как ты просил.

– Спасибо, – сказал Лис в трубку сотового телефона. Он сидел в машине рядом с Валерой Поповым. Сзади развалился Литвинов. Все трое не сводили глаз с зеленых ворот тюрьмы, в которых угадывались контуры маленькой, плотно подогнанной калитки. Именно сквозь нее возвращаются в мир свободы отдельные счастливцы.

Обычно заинтересованные люди об этом знают, и на потертом асфальтовом пятачке толпятся встречающие: друзья, подруги, родня, чтобы воздать почести освобожденному страдальцу. По торжественности встречи и размаху последующего банкета такие торжества порой могут сравниться с чествованием героев космоса, вернувшихся на многогрешную землю. Кавалькады крутых тачек, снятый на сутки кабак, съехавшиеся из близка-далека авторитеты, дорогие подарки... После фильма «Однажды в Америке» у братвы вошло в моду радовать истомившегося в застенках друга немедленным сексом: пока лимузин с наглухо затемненными стеклами движется от СИЗО к ресторану, виновник торжества успевает сбить оскомину вынужденного воздержания.

Иногда процедура освобождения выглядит гораздо народнее и напоминает деревенскую свадьбу: самогон, гармошка, цветастые платья и бумажные цветы в волосах непомерно наштукатуренных девок, пляски с повизгиванием, хороводы вокруг бывшего узника, рожа которого наглядно подтверждает, что корни его произрастают из той же хорошо унавоженной почвы, что и самогонно-гармошечные обычаи.

Случается и еще скромнее: пять-шесть человек обнимут освобожденного и увезут без всяких внешних эффектов, шуму и пыли.

А малолетки дождутся своего, погогочут, поматерятся, заплюют асфальт под пряный аромат анаши и двинут себе пешком в какой-нибудь кильдюм.

Только одного не бывает: чтобы «откинувшегося» никто не ждал. Не потому, что у любого арестанта куча друзей и нет таких, которые никому не нужны. Наоборот, ненужных и бесполезных до хрена. Но их, убогих, в наше кланово-родовое время всеобщего кумовства-блатовства никто и не освобождает – парятся от звонка до звонка.

Печенку тоже, конечно бы, встретили: раз было кому хлопотать да чекулдаевские гонорары оплачивать, то и приветить за роковой калиткой, лапу пожать да по плечу похлопать – тоже бы нашлось. Но Лис через Старикова запустил дезу, что выпустят его из-за непорядка в документах только завтра с утра, когда убедятся, что печать на постановлении всамделишная, хотя и плохо поставленная, а не липовая, вырезанная из старого каблука.

Так и оказался Миша Печенков один на видавшем виды асфальтовом пятачке, но повел себя необычно: вместо того, чтобы вертеться в поисках дружбанов-кентов, втянул голову в плечи и рванул за угол как ошпаренный.

Видавшая виды руоповская «Волга» поехала следом, догнала на тихом ходу, и Лис через приспущенное стекло тихонько окликнул его по имени. И снова Печенка повел себя странно: шарахнулся в сторону, вроде бежать хотел, а когда оглянулся и заклятых своих врагов – ментов – рассмотрел, то успокоился и подошел добровольно, и сел в машину сам, без всякого принуждения.

«Волга» рванула против движения, рисково разминулась с возмущенно взревнувшим грузовиком и помчалась прямо по трамвайным рельсам, словно какая-нибудь дрезина. Попов удерживал скаты на сточенных добела полосках стали, и машина шла ровно, не ощущая многочисленных выбоин и ухабов дороги. Печенков сидел молча и даже не задал естественнейшего вопроса – куда его везут. Так бывает, когда человек сам не знает, куда деваться, и полностью доверяется складывающимся событиям.

Они выскочили на Магистральный проспект и мчались в сторону Северного жилого массива. Когда-то справа несколько километров подряд сплошняком простирались глухие заборы военных заводов, но рыночная экономика последних лет пробила в них многочисленные бреши: «оборонка» потеснилась, подалась назад, освободив территорию для бензозаправки, торгово-выставочного комплекса, ресторана и сети фирменных магазинов.

Район преобразился – стал шумным, многолюдным, и строгий в вопросах конспирации отставной полковник НКВД СССР, бывший «первый номер» спецгруппы «Финал» Иван Алексеевич Ромов обязательно поставил бы вопрос о переносе «точки исполнения» в другое место. Но он до новых времен не дожил, «первую» роль – исполнение – теперь играл Валера Попов, а поскольку эта государственная функция отмирала сама собой, то и вопрос о переносе «точки» утратил актуальность. Поэтому он и посчитал возможным использовать ее в оперативных целях, хотя это и было сопряжено с расшифровкой особо секретного объекта перед посторонними лицами.

И хотя «посторонними» являлись до мозга костей свои подполковник Коренев и майор Литвинов, всего пару лет назад представить, что на «точку» попадут люди, не входящие в «Финал», да еще и преступник, которому не предстоит перевод из одного состояния в другое – из живого в мертвое, было совершенно невозможно. Но еще более невозможным был приказ освободить приговоренного к смерти убийцу. По сравнению со столь вопиющим попранием закона все остальное казалось детской игрой, поэтому Попов не испытывал угрызений совести. Только насчет Печенки колыхалось сомнение: если уж туда привезем, так, может, обратно и не выпускать? Одним гадом меньше, а обществу польза...

– Мешок! – почти не разжимая губ, бросил Попов, и Литвинов ловко насадил на голову освобожденному подозреваемому вязаную лыжную шапочку, которые любят «быки» за то, что в нужный момент ее можно раскатать до самого подбородка, закрыв лицо от запоминающих взглядов свидетелей и потерпевших. Именно до подбородка командир СОБРа и насадил заранее раскатанную шапочку, правда, на этот раз в ней не было прорезей для глаз.

– Не дергайся, руками не трогай! – тихо попросил майор, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы вскинувший было руки Печенка прилежно опустил их на колени.

Попов объехал заправку, развернулся, несколько раз свернул в переулки, проехал по проспекту в обратном направлении, развернулся еще раз и вновь лег на нужный курс. Для того чтобы подозреваемый потерял ориентировку, этого было вполне достаточно. «Волга» миновала торговый комплекс, шикарный магазин «Электрон», ресторан «Тройка» и свернула в проулок, над въездом в который висел дорожный знак «тупик».

Раньше слева шла глухая стена завода «Конструктор», сейчас она отступила на два десятка метров, отдав территорию под несколько магазинов и банно-массажный центр отдыха, строительство которого должно было к осени завершиться. Попов представил, сколько здесь будет машин в любое время суток, и скривился, словно от зубной боли.

Справа, как и прежде, тянулся забор «Прибора» с четырьмя воротами в сотне метров друг от друга. Тремя не пользовались с незапамятных времен, четвертые регулярно открывались, хотя в последнее время все реже. За ними располагалась бывшая рембаза автохозяйства УВД, превращенная затем в точку исполнения смертных приговоров, которую сами «финалисты» по-домашнему называли «уголком».