Впусти меня - Йон Линдквист

Пока лифт поднимался на седьмой этаж, Лакке вдруг заплакал. Не молчаливыми слезами — нет, он зарыдал в голос, как ребенок, только громче. Когда Ларри открыл двери лифта и вывел его на лестничную клетку, вой усилился, отдаваясь среди бетонных стен. В плаче Лакке звучала первобытная безграничная тоска, заполнявшая собой все этажи, проникая в щели почтовых ящиков и замочные скважины и превращая многоэтажный дом в склеп, возведенный на руинах любви и надежды. У Ларри мурашки побежали по коже; никогда еще он не слышал ничего подобного. Люди так не плачут. Не могут так плакать. От такого плача умирают.

Соседи. Они сейчас решат, что я его убиваю.

Ларри судорожно возился со связкой ключей, пока все человеческое страдание, все тысячелетия бессилия и разочарований, каким-то чудом вдруг обретя средоточие в хрупком теле Лакке, продолжали изливаться из его глотки.

Наконец ключ вошел в замок, и, преисполнившись неожиданной для него самого силы, Ларри втащил Лакке в квартиру и захлопнул дверь. Лакке продолжал кричать, — казалось, воздух в его легких никогда не кончится. Лоб Ларри покрылся испариной.

Черт, и что же мне теперь…

В панике он поступил так, как делают в кино, — отвесил Лакке пощечину и сам испугался звонкого хлопка, заставившего его тут же пожалеть о содеянном. Но это помогло.

Лакке мгновенно умолк, уставившись на него безумными глазами, и Ларри решил, что он сейчас даст сдачи. Но тут лицо Лакке несколько смягчилось, он захлопал ртом, будто хватая воздух, и произнес:

— Ларри, я…

Ларри обнял его. Лакке приник щекой к его плечу и зарыдал, сотрясаясь всем телом. Вскоре у Ларри стали подкашиваться ноги. Пытаясь высвободиться из объятий, он попробовал опуститься на стул в коридоре, но Лакке продолжал за него цепляться, наваливаясь всем телом. Ларри плюхнулся на стул, и Лакке упал на пол как подрубленный, уронив голову другу на колени.

Ларри принялся гладить его по голове, не зная, что сказать. Только шептал:

— Ну будет, будет…

У Ларри уже начали затекать ноги, но тут с Лакке что-то произошло. Плач затих, сменившись тихим поскуливанием. Ларри почувствовал, у него заходили желваки. Лакке поднял голову, вытер сопли рукавом и сказал:

— Я его убью.

— Кого?

Лакке опустил взгляд, уставившись на грудь Ларри и кивнул:

— Я его убью. Ему не жить.

На большой перемене в половине десятого к Оскару подошли Стаффе и Юхан, наперебой твердя: «Блин, ну ты даешь!» и «Будет знать!» Стаффе угостил его пастилками, а Юхан спросил, не хочет ли Оскар как-нибудь пойти с ними собирать пустые бутылки.

Никто его не пихал и не зажимал нос, проходя мимо. Даже Микке Сисков улыбнулся и одобрительно кивнул, столкнувшись с ним в коридоре возле столовой, как если бы Оскар рассказал смешной анекдот.

Как будто все только этого от него и ждали и теперь он стал своим.

Только вот никакой радости он не испытывал. Он лишь констатировал факт, но это уже не имело никакого значения. Хорошо, конечно, что его не трогали, но, если бы кто-нибудь сейчас посмел его ударить, он дал бы сдачи. Он больше не имел ничего общего с этими людьми.

На уроке математики он поднял голову и оглядел одноклассников, с которыми проучился шесть лет. Кто-то сидел, склонившись над тетрадью, кто-то грыз ручку, кто-то, хихикая, перекидывался записочками. И он подумал: «Ведь это же дети».

Он и сам был ребенком, но…

Он нарисовал в учебнике крест, потом переделал его в виселицу.

Да, я ребенок, но…

Он нарисовал поезд. Машину. Корабль.

Дом. С открытой дверью.

Беспокойство нарастало. К концу урока Оскар больше не мог сидеть спокойно — ноги выбивали дробь, руки барабанили по парте. Учитель удивленно повернул голову и попросил его угомониться. Оскар сделал над собой усилие, но вскоре его снова охватило беспокойство, дергая за ниточки, будто марионетку, и ноги снова принялись выплясывать по полу.

Дотянув до последнего урока, до физкультуры, он понял, что больше не выдержит. В коридоре он попросил Юхана:

— Скажи Авиле, что я заболел, ладно?

— Ты че, сваливаешь?

— Форму забыл.

Это было действительно так — он и правда забыл форму дома, но прогуливал не из-за этого. По дороге к метро он увидел, как его класс выстроился в шеренгу. Томас проорал ему вслед: «Б-у-у!»

Наверняка настучит. Ну и фиг с ним. Все это уже не имело значения.

Голуби взмыли в воздух, захлопав серыми крыльями, когда он пулей пронесся по центральной площади Веллингбю. Какая-то женщина с коляской поморщилась — надо же, никакого уважения к птицам. Но он спешил, и все, что отделяло его от цели, казалось лишь антуражем, препятствием, стоящим на пути.

Он остановился напротив магазина игрушек, заглянул в витрину. На фоне приторно-сладкого пейзажа выстроились миниатюрные тролли. Он из такого давно вырос. Дома в коробке лежали фигурки солдатиков, в которых он играл, когда был маленький.

Много лет назад.

Когда он открыл дверь в магазин, раздалось электронное треньканье дверного колокольчика. Он прошел по тесным рядам, забитым пластмассовыми куклами, пехотинцами и коробками с моделями самолетов. Возле кассы стояли упаковки с формами для оловянных солдатиков. Олово нужно было просить на кассе.

То, что он искал, оказалось на самом прилавке. Да, копий на прилавках с куклами было хоть завались, но оригиналы с логотипом Рубика держали здесь. Они стоили аж девяносто восемь крон штука.

Низкий полный продавец стоял за кассой с улыбкой, которую он назвал бы «угодливой», если бы знал это слово.

— Так, и что же мы ищем? Могу я чем-нибудь помочь?

Оскар знал, что кубик Рубика хранится на прилавке, и заранее придумал план.

— Да. Мне нужны краски для оловянных солдатиков.

— Пожалуйста!

Продавец указал рукой на ряд крошечных баночек с краской, расставленных на полке за его спиной. Оскар чуть наклонился вперед, положив руку на край прилавка рядом с кубиками, придерживая большим пальцем открытую сумку у самой стойки. Он сделал вид, что разглядывает краски.

— А золотая у вас есть?

— Конечно!

Стоило продавцу отвернуться, как Оскар схватил кубик, кинул его в сумку и тут же вернул руку на прежнее место. Продавец снова подошел, поставив перед ним две баночки. Сердце Оскара колотилось что есть силы, окрашивая щеки и уши в красный цвет.

— Матовую или перламутровую?

Продавец посмотрел на Оскара, которому казалось, что все его лицо превратилось в мигающее табло, большими буквами гласившее: «Я — вор!»

Чтобы скрыть румянец, он склонился над баночками и ответил:

— Наверное, перламутровую…

У него было двадцать крон. Краска стоила девятнадцать. Продавец упаковал ее в пакетик, и Оскар запихнул его в карман, чтобы не открывать сумку.

Выйдя на улицу, он испытал знакомый прилив восторга, только сильнее, чем обычно, и зашагал прочь от магазина, как отпущенный на свободу раб, только что скинувший оковы. Он не удержался и, добежав до парковки, спрятался за машинами, осторожно открыл упаковку и вытащил кубик.

Тот был гораздо тяжелее, чем его копия. Стороны прокручивались легко, как на подшипниках. Может, это и были подшипники? В любом случае, разбирать его он не собирался, чтобы не дай бог не сломать.

Пустая упаковка теперь казалась всего лишь дурацким куском пластика, и по пути со стоянки он выкинул ее в урну. Без нее было лучше. Он положил кубик в карман, поглаживая его пальцами, чувствуя его приятную тяжесть. Это был отличный подарок, хороший прощальный жест.

Оказавшись в метро, он остановился.

А вдруг Эли решит, что я…

Действительно: даря подарок, Оскар как бы соглашался с его отъездом. Вот тебе подарок, и пока! Но это же не так! Ему совершенно не хотелось…

Взгляд его пробежал по вестибюлю и остановился на ближайшем киоске. Стойка с газетами. «Экспрессен». С первой страницы на него смотрела огромная фотография мужика, выдававшего себя за отца Эли.

Оскар подошел и пролистал газету. Целых пять страниц было посвящено поискам в лесу Юдарн. Серийный убийца, прошлые преступления. А затем еще целая страница с его фотографией. Хокан Бенгтссон. Карлстад. На протяжении восьми месяцев место жительства неизвестно. Полиция призывает жителей города проявить бдительность. Если кто-то заметит…

Тревога снова острым шипом пронзила грудь.

Если кто-нибудь видел его или знает, где он живет…

Тетка в киоске высунулась из окошка.

— Ну, покупаешь или как?

Оскар покачал головой и бросил газету на место. Потом побежал. Уже на перроне он вспомнил, что даже не показал билет дежурному. Он притаптывал на месте от нетерпения, посасывая костяшки пальцев, на глазах выступили слезы.