Среда обитания (cборник) - Сергей Высоцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Озеров сел в кресло, поставил чемоданчик рядом.
— В последние дни замечаю пристальный интерес к своей особе: — Он улыбнулся, неестественно широко растянув губы.
— Есть у нас к вам интерес. Не буду скрывать, — серьёзно, не отзываясь на улыбку, не подыгрывая, сказал подполковник.
— И это всё из-за Алика Барабанщикова? — На его лице, имевшем какие-то неуловимые птичьи черты, промелькнула лёгкая гримаса сожаления.
«Если я буду ходить вокруг да около, — подумал Корнилов, — я ничего не добьюсь. Этому человеку есть что терять, он будет выкручиваться до последнего…»
— Сам по себе Барабанщиков для нас уже ясен…
— Но меня, надеюсь, ни в чём плохом не подозревают?
— Георгий Степанович, с разрешения следователя, я сейчас допрошу вас.
— Допросите?! — удивлённо сказал Озеров и склонил голову чуть набок.
— Да. Допрос будет записан на магнитную ленту. — Корнилов щёлкнул переключателем.
Озеров пожал плечами, словно бы говоря: записывай, мне всё равно. Но подполковник уловил еле заметную перемену в посетителе — Озеров сразу как-то собрался, исчезла напускная вальяжность, хотя глаза по-прежнему излучали доброжелательность.
— Когда вы купили ваш «дипломат»?
— «Дипломат»? — удивился Озеров. — Вот этот? — Он поднял чемоданчик с пола и показал подполковнику.
— Да. Этот.
— Давно. Точно не помню. Года два назад. Мне достал его Барабанщиков. У него точно такой же.
— Вы ничего не путаете? Может быть, этот «дипломат» у вас совсем недавно?
— Я ничего не путаю, — отрезал Озеров. — А в чём дело?
— Георгий Степанович, — жёстко сказал Корнилов. — Вы купили этот чемодан три дня тому назад. Взамен оставленного вами в доме Барабанщикова…
— Вы отдаёте себе отчёт в том, что говорите? — начал Озеров. Лицо у него стало бледным. Подполковник предостерегающе поднял руку.
— Выслушайте меня до конца спокойно. Вы купили этот чемодан три дня назад. Из новой партии. «Дипломат» чешского производства, их не было в Ленинграде больше года. Можно проверить. — Игорь Васильевич потянулся к чемодану.
Озеров беспрекословно отдал его. Корнилов щёлкнул замком, поднял крышку и показал на маленькую шёлковую полоску, вшитую в подкладку:
— Вот, видите, здесь несколько цифр, по которым торговые эксперты подтвердят мои слова. Вы поторопились восполнить потерю, Георгий Степанович. Покрасовались с чемоданом перед Лебедевым. И даже пришли с ним ко мне. Эта демонстрация вам серьёзно повредила…
Озеров сидел не двигаясь, сцепив руки так сильно, что побелели пальцы.
— От кого вы узнали о гибели Барабанщикова?
— А он разве погиб? — деревянным голосом спросил Озеров.
Корнилов усмехнулся.
— Вы неосторожно себя ведёте, Георгий Степанович. Сказали нашему сотруднику, что хаусмайор всегда возил ваш автомобиль на тэо, и тут же сослались на то, что в субботу едете на станцию техобслуживания сами… Почему же сами? Да потому, что вы уже знали, что Барабанщикова нет в живых. — Он помолчал, с интересом присматриваясь к Озерову. — Так кто же сказал вам о его смерти?
Озеров молчал. Теперь его бросило в жар. Очки его чуть запотели, он снял их и стал совсем похож на птицу. Чуть припухшие верхние веки наползли на закатившиеся красноватые глаза. Корнилову вдруг показалось, что Георгию Степановичу стало плохо, но Озеров провёл рукой по лицу и пристально посмотрел в глаза подполковнику, словно хотел узнать, а что ещё, какой сюрприз поднесёт ему этот человек.
— Не хотите отвечать? Подумайте, — спокойно сказал Корнилов. — У вас, Георгий Степанович, есть два пути: первый — всё рассказать начистоту. Этот путь самый короткий. И самый лёгкий для вас и для следствия. Второй путь — от всего отказываться. Ждать, пока вас не припрут к стенке уликами…
Озеров молчал…
25Бесконечные, тягучие беседы с клиентами хаусмайора Барабанщикова, когда одни из них, начиная испытывать запоздалый стыд за столь сомнительное общение с ординарным жуликом, выкладывали о нём всё, что знали, другие, щадя своё самолюбие, ограничивались односложными ответами на вопросы о практических выгодах, полученных от этого общения, наконец-то стали приносить свои плоды. Так бывает у исследователя, который долгие дни и недели следит за показаниями приборов, разносит их по графам рабочего журнала, строит графики, и однажды картина поиска предстаёт перед ним во всей своей прекрасной обнажённости. События ускоряют свой бег, застывшее, казалось, ещё недавно время словно срывается с цепи. Так произошло и с делом хаусмайора. Всё сходилось на долговязой фигуре Георгия Степановича Озерова. Требовалось только собрать улики, удовлетворившие бы следователя, судей, которым в будущем предстояло решать судьбу Озерова, а самого Георгия Степановича заставившие бы поднять руки. Или, если он не склонен к подобному проявлению эмоций, молча опустить голову. Но сделать это так же непросто, как и отыскать преступника.
В НТО Главного управления провели по просьбе Корнилова тщательную почерковедческую экспертизу странички из записной книжки. Сравнили почерк, которым была сделана непонятная для сотрудников запись, с почерком Озерова и убитого Рожкина. Оказалось, что запись сделана Рожкиным.
Заместитель директора института, в котором работал Озеров, согласился принять Корнилова немедленно.
— Третья, комната на втором этаже, — сказала вахтерша.
«А Озеров работает в шестой, — вспомнил подполковник. — И тоже на втором этаже».
Он поднялся по лестнице, ступени которой за долгие годы были истоптаны тысячами посетителей, и прошёлся по коридору. Комната заместителя директора находилась рядом с лестницей. Игорь Васильевич прошёл мимо, разглядывая номера на дверях, остановился у той, на которой красовалась маленькая бронзовая табличка с номером шесть. За дверью слышались голоса. Подполковник постучал.
— Войдите, — раздалось из комнаты. Он узнал голос Озерова и распахнул дверь. Георгий Степанович сидел за небольшим канцелярским столиком, заваленным книгами. За двумя другими столами сидели женщины. Одна молодая, какая-то бесцветная, другая — пожилая яркая брюнетка. Увидев Корнилова, Озеров насторожился и начал отодвигать стул. Наверное, хотел встать.
— Простите, а товарищ Трофимов где сидит? — спросил подполковник.
— Вы прошли. Виталий Иванович находится в третьем кабинете, — ответила брюнетка приятным грудным голосом.
Корнилов поблагодарил и закрыл дверь, успев заметить растерянность на лице Озерова.
«Волнуйтесь, Георгий Степанович, переживайте. Может быть, это поможет вам принять важное решение или сделать необдуманный шаг, — подумал Корнилов. — Вы должны знать, что уже горячо. Мы уже рядом, мы не спим».
— Вы товарищ Корнилов? — спросила сухонькая седая старушка в маленькой приёмной. — Виталий Иванович вас ждёт.
Кабинет у Виталия Ивановича оказался таким же крошечным, заваленным книгами, папками. На окне в обычном графине стоял букет белых и чёрных гладиолусов.
Крупный, кряжистый мужчина лет пятидесяти, с копной чуть вьющихся светлых волос вышел из-за стола, протянул руку:
— Трофимов.
Показал Корнилову на единственное поистёршееся кожаное кресло возле маленького столика с мраморной столешницей. Сам сел за стол. Сказал, кивнув на книжный шкаф:
— Книги и архивы скоро вытеснят из этого дома людей.
На одной свободной стене висела старинная гравюра с изображением наводнения в Петербурге, на другой — огромная стеклянная табличка с надписью: «Курить строго воспрещается».
— За время моей работы в институте представитель милиции впервые в этом кабинете, — сказал Виталий Иванович. — А я здесь уже пятнадцать лет. Что-то стряслось серьёзное?
— А разве после убийства Рожкина никто в институт не приходил?
Трофимов нахмурился.
— Да, приходили. Я знаю. Но сам был в экспедиции.
Корнилов вытащил из кармана конверт, извлёк страничку из блокнота, протянул заместителю директора.
— Виталий Иванович, эта запись ничего вам не говорит?
Трофимов взял листок, внимательно прочитал, посмотрел на оборот листка.
— Не очень понятная запись… Что имел в виду писавший? Какой архив? Если наш, то у нас всегда стоят впереди буквы ЛИ — Литературный институт. В Пушкинском доме П и Д — Пушкинский дом… А здесь…
— Значит, всё-таки архив? — быстро спросил подполковник.
— Конечно! О и Ф — означают «общий фонд». Первые три цифры, наверное, номер описи. Потом номер дела, номер листа. Если, конечно, речь идёт об архиве.
— А если человек делает запись для себя? — сказал Корнилов. — Для памяти, так сказать. Зачем ему писать первые две буквы Л И, он ведь их так знает…
— А кто писал?
— Рожкин.