В интересах истины - Максим Леонидович Максимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А можно ли сегодня в России стать звездой первой величины без эфира?
— Вот есть у нас группа «Король и Шут» — она собирала такие залы, как СКК, «Юбилейный», московские «Лужники», не имея ни одного клипа и практически ни одного эфира. Как такое могло быть? И вот другой пример — три с половиной года существовала моя телепередача «Анекдот-шоу», сначала на 40-м канале, потом на 36-м. Ни денег, ни славы она мне не принесла, никто ее не видел. Хотя я выдавал качественный продукт! Многие жители Петербурга даже не догадывались, что такая передача есть, и узнали о том, кто такой Трахтенберг, только из эфиров «Европы Плюс». Так что не всегда эфир все решает, многое зависит от продюсеров, от других обстоятельств.
А теперь люди слушают мою программу «Роман без конца» на работе, в машинах, все как один в 19 часов переключаются на «Европу Плюс»! И это при том, что «Европа Плюс» — совершенно рафинированная станция. На телевидении можно было употреблять такие слова, как «жопа», «трахаться». На радио — нет, приходится говорить: «задница», «заниматься любовью»…
— Ну а фамилия Трахтенберг не вызывает у цензоров неудовольствия?
— Фамилия Трахтенберг переводится совсем по-другому, а не так, как вы думаете. Не я был первым Трахтенбергом, который вылез на широкую публику. Вот, например, спортивный обозреватель Леонид Трахтенберг — он работает уже очень давно… Есть анекдот хороший. Учительница в школу приходит и начинает по журналу перекличку: Иванов, Сидоров, Хуев… Встает мальчик. Она ему: «Что-то у тебя странная фамилия… Я правильно прочитала?» — «Да, Марья Ивановна». — «А что за фамилия?» — «Я болгарин, Марья Ивановна». — «А-а… Садись, садись, болгарин… хуев».
С моей фамилией у меня была проблема, но только не на радио, а в БКЗ «Октябрьский». Я там был по делам, шла репетиция концерта каких-то детских коллективов. С точки зрения режиссуры — все было плохо, просто отвратительно. И я предложил: «Хотите, сделаю?» Мне сказали: «Ты же попросишь очень много денег!» А я говорю: «Могу сделать бесплатно, на общественных началах. Но только хотел бы, чтобы на афише было написано: «Режиссер — Роман Трахтенберг“». И тогда я услышал фразу, которая потрясла меня до глубины души: «Как мы можем написать слово „Трахтенберг“ на афише? Давай мы напишем — „Роман Т.“». Глупость человеческая не знает границ! Каждый думает в меру своей испорченности. Хотя дословно «Трахтенберг» означает «гора раздумий» или «гора прикидок». В любом баварском городе есть Трахтенплац, где продается «трахт» — национальная немецкая одежда, которую правильнее перевести как «прикид».
— Однако по-русски фамилия явно имеет другое значение. Вас никогда не дразнили?
— Нет, потому что, когда я учился в школе, слова «трахаться» не было. Были другие слова — «е.. ться» либо «сношаться». Но первое слово — ругательное, второе отдает медициной. А в начале 1990-х у нас появились американские видеофильмы — тогда и возникло слово «трахаться». Как мы раньше без него жили, непонятно. Я с фамилией Трахтенберг живу 33 года, прошел с ней огонь, воду и медные трубы. И всегда она воспринималась как совершенно нормальная еврейская фамилия типа Шнеерзон, Лазерсон…
— А как вы относитесь к тому, что в эфире нельзя материться? Может, стоит побороться за отмену цензуры?
— Я считаю, что не стоит. Вот с выходом бандитов из подполья стал популярен «русский шансон», песни про тюрьму пошли в народ, и многие стали перенимать эти словечки… А ведь люди и так разучились правильно говорить по-русски. Если мы еще больше расширим цензурные рамки, то все будут разговаривать не так, как нужно. Одно дело — человек состоявшийся, зрелый, с образованием, он может анализировать и понимать, где и когда можно употреблять те или иные слова. А когда матерятся малолетки — что может быть страшнее? Да, это наш фольклор, наша культура, но это особый ее пласт. То, что звучит у нас в клубе, совершенно неприемлемо в домашней атмосфере.
— Роман, ну а когда в ваш клуб приходят сотрудники правоохранительных органов, у них не срабатывает профессиональный инстинкт — взять и запретить это безобразие?
— Они знают, куда приходят. Были у нас с милиционерами проблемы, когда они напивались и пытались хулиганить. А когда мы просили их выйти, они совали корочки. С оружием, к счастью, к нам не пускают. Но такое бывало настолько редко, что все эти случаи по пальцам пересчитать можно.
— Милиция вас так же уважает, как и братва?
— В данный момент у меня взаимоотношения с милицией хорошие, они все меня любят, и ГИБДД в том числе. Но так было не всегда. В начале перестройки я продавал газеты у метро «Нарвская», рядом с домом. Брал их по 25 копеек, а продавал по полтиннику или по рублю. У меня была бумага, разрешающая торговать газетами на территории Петербурга. Но подходили блюстители порядка и говорили: а где написано, что вам разрешено продавать именно здесь? Я объяснял, что если написано «на территории города» — значит, везде. И меня регулярно забирали в милицию и кидали в обезьянник. А там каждый раз ко мне подходил старший лейтенант, который сразу матерился. Я ему на это вежливо отвечал, что материться не стоит, что он должен представиться. И если он этого делать не умеет, то его крепких мозолистых рук ждет российская земля. Пусть сеет хлеб и копает канавы, потому что милиционер — это лицо города, и если он ведет себя по отношению ко мне по-хамски, то он не соответствует своей должности. До суда дело доходило два раза…
А в третий раз меня судили за то, что я хотел зайти в Мариинский театр, когда там гастролировал коллектив «Ла Скала», и взять в кассе контрамарку. Когда же наряд милиции меня не пустил и даже толкнул, я заявил, что такие менты позорят Санкт-Петербург. За это мне инкриминировали сопротивление властям.
Но я тогда был нищим лохматеньким студентом, во мне играл юношеский максимализм. Я хотел всем доказать, что вот это хорошо, а это плохо. Сейчас меня в Петербурге знают все. Поэтому забирать меня никому не придет в голову. Один раз я шел пьяный, мне было очень плохо, я блевал. Вдобавок пописал не особенно удачно. Меня милиционеры
