В интересах истины - Максим Леонидович Максимов

— Правда ли, что, когда вы работали над Карамазовым, вы консультировались у психиатра?

— Да, мы с режиссером Валерой Фокиным обратились к главному психиатру Москвы. Пошли в больницу Кащенко, я потом там бывал еще много раз. Даже шел на обман — надевал белый халат и беседовал с больными, будто я молодой врач-специалист. Правда, очень скоро меня рассекретили — один из больных меня узнал… Не могу сказать, что какие-то конкретные наблюдения мне в роли пригодились. Но сама атмосфера натолкнула нас на новый спектакль — о Ван-Гоге. Мне было безумно интересно передать состояние художника, который внешне совершенно неподвижен, но внутри такая мощная жизнь, что взмах ресниц — уже событие.

— Женя, вот уже много лет вы — всеобщий любимец, о вас говорят не иначе как с восторгом. Не тяжело ли это?

— Да пока, слава Богу, с ума вроде бы не сошел. Может быть, не дает работа — я иногда специально в нее прыгаю, чтобы спастись от каких-то хороших мыслей о себе. Для меня это — как хирургическое вмешательство от «опухоли», которая случается у многих любимых мною людей.

Я просто понимаю, насколько все эти восторги относительны. Вот я пошел в Русский музей и увидел такое, что меня тут же отрезвляет. Или послушал диск моего любимого Святослава Теофиловича Рихтера. Ну это такие высоты — прямо галактика другая! Вообще, я как-то уже перешагнул тот рубеж, когда мне хотелось славы. Она ведь в одночасье может закончиться. Конечно, если такое случится, мне будет чего-то не хватать, ведь я уже к ней как-то привык. Но слава для меня — не главное. Мне интересно двигаться вглубь, что-то раскапывать в своей профессии, которая уже перестала быть просто профессией.

— У вас есть враги, недоброжелатели?

— Конечно. Не так давно я прочитал очень недоброжелательную статью обо мне, написанную известной питерской критикессой. И я подумал: как же мне к этому относиться? В первую секунду к горлу прямо подступил комок злости и мщения… Но вдруг я вспомнил, что за день до этого мы сняли сцену, когда Мышкина ударяют по щеке. Его реакция потрясающая — он не то что не успел обидеться, а ему даже в голову такая мысль не пришла! Он этого человека пожалел. И вот краска совести залила мое лицо, и я подумал, что я все-таки еще не Мышкин, а злой, нехороший человек…

— А раньше, до того, как в вашей жизни появился Мышкин, вы к таким вещам относились достаточно нервно?

— Ну а как же! После первой отрицательной статьи я был просто потрясен. Никак не мог поверить, что могу кому-то не нравиться! Я настолько уже был всеми обласкан, что мне казалось, будто иначе и быть не может. Понимаете? Я сидел, перечитывал статью много раз и думал: неужели такое возможно? Мне хотелось найти автора, поговорить с ним, убедить его, что он ошибается, что я очень хороший!

— Это уже что-то близкое к нарциссизму…

— Наверное. Но это нарциссизм на самом деле безобидный, детский. Я ведь еще и воспитан так был, в тепличных условиях. Уже только потом я понял, что невозможно всем нравиться. Если я кому-то не нравлюсь — тут ничего сделать нельзя. Так и в любви, между прочим.

— У вас бывала безответная любовь?

— А как же! И не один раз. Как с моей стороны, так и с другой. Самое ужасное, что иногда я даже не замечал, что меня кто-то очень сильно любил. Но, безусловно, жизнь мне за это отплачивает — тем же самым. Я понимаю, что в этой жизни все уравновешено, «весы» работают. Поэтому нужно отвечать за свои поступки…

— Вы недавно получили премию «Триумф» — 50 тысяч долларов. Как распорядились этой суммой?

— Еще никак. Собираюсь купить себе квартиру, а ту, в которой живу сейчас, оставить родителям.

— Может, тогда в вашей личной жизни что-то изменится?

— Изменится скоро обязательно. Но пока об этом говорить не буду.

— Машину хотя бы приобрели?

— Машина есть, «десятая» модель, но на ней ездит папа. А сам я не вожу, поскольку развращен вниманием ко мне — меня всегда кто-то возит. Но думаю, что скоро научусь. Потому что уже стыдно стало.

— Вас не тяготит родительская опека?

— Иногда, наверное, да, но в целом мне, безусловно, она помогала. Я бы не успел столько сделать без помощи родителей. Я много говорил про это, меня уже стали иногда упрекать: не только твои родители такие хорошие. Но просто они всю жизнь посвятили нам с сестрой. Когда Оксана училась в Петербурге, в Вагановской академии балета, отец ее поддерживал, а мама приехала в Москву поддержать меня. Они бросили работу в Саратове, жилье… В Москве наконец мы всей семьей объединились. Папа мой сейчас на пенсии, он всю жизнь был шофером первого класса. Мама работает вместе со мной — в Театре Олега Табакова, контролером. Оксана танцует в «Русских сезонах» и живет отдельно с мужем. А мы с родителями — пока вместе… Мне все-таки хочется, чтобы у них тоже была своя жизнь, а у меня иногда своя.

— Что вы не приемлете больше всего в искусстве?

— Халтуру. То, что делается непрофессионально, бессмысленно. Я никого не осуждаю, потому что у каждого своя жизнь и деньги всем нужны. Но меня очень сильно оскорбляет такое вот хамское отношение к зрителям — как к баранам.

— Часто отказываетесь от работы?

— Конечно. По разным причинам. Когда-то мне Кира Муратова предложила сыграть маньяка в фильме «Три истории». Он ведь изначально назывался «Четыре истории» — четвертая как раз должна была быть моя. Я не боялся этой роли и даже начал сниматься. Но потом обнаружил, что внутренне совершенно не готов к этой теме. Еще съемки вдобавок совпали с Пасхой… Понял, что не могу себя пересилить, крайне неприятное было ощущение. А год спустя все-таки сыграл похожую роль в фильме «Змеиный источник». Хотя у Киры Муратовой эта тема, наверное, была бы исследована гораздо более серьезно… Просто для меня очень важен, если хотите, мой внутренний голос.

— А как относится к вашим отказам от ролей Олег Павлович Табаков?

— Он понимает, что я уже вырос и могу быть свободен в каких-то своих решениях. Иногда мне предлагают что-то на стороне, и я соглашаюсь, потому что мне в тот момент там интереснее. Ведь это вообще большая удача — встретиться с таким режиссером, как Петер Штайн. Или — работа с Владимиром Бортко над Мышкиным. Из-за этой роли,