Вся синева неба - да Коста Мелисса

Леон резко выныривает из своих мыслей. Он даже вздрогнул.

— Это глупо, но…

Она тихонько встает и подбадривает его взглядом.

— Я подумал… Позже мы могли бы перестроить эту веранду.

Глаза Жоанны округляются.

— Перестроить?

— Сделать из нее комнату.

— У папы есть своя комната. Она его устраивает. Нашу мы расширили.

Леон качает головой.

— Нет. Не для нас, Жо!

— Ты же знаешь, у нас с папой никто никогда не бывает. Не вижу смысла делать гостевую комнату. Разве что ты думаешь при случае принимать друзей из Нанта…

Но он снова качает головой.

— Посмотри, какой вид на огород. Весной все расцветет. Это будет превосходная детская.

От удивления она не может ничего сказать. Леон всматривается в нее. Она повторяет:

— Детская?

Леон кивает. Он снова сияет улыбкой.

— Да. Я хочу ребенка с тобой. И хочу растить его в этом доме.

Она не в состоянии произнести ни слова и даже не шевелится. Так и стоит с приоткрытым ртом в своем великоватом комбинезоне.

— Мы превратим веранду в детскую. Она будет светлой. И потом, мы будем совсем рядом. Всегда сможем присмотреть за ним.

Она все так же ошеломлена, но потихоньку начинает улыбаться.

— Он даже сможет смотреть, как Жозеф огородничает.

Она с улыбкой качает головой:

— Папе больше нельзя огородничать.

— И ты думаешь, он послушает врачей?

Оба смеются, отлично зная, что нет.

— Он будет огородничать и поведет его в бухту Сен-Сюльяк, чтобы научить пускать «блинчики».

Жоанна корчит гримаску.

— Почему ты говоришь он? Может быть, это будет девочка.

Задумавшись, Леон пожимает плечами.

— Я все равно буду счастлив. А что? Ты хочешь девочку?

Она решительно качает головой.

— Нет.

— Нет?

— Нет, — повторяет она, скрестив руки на груди. — Это будет мальчик.

— Почему?

— Потому что я этого хочу. Маленького тебя.

Они смотрят друг на друга с бесконечной нежностью, стоя посреди фундамента. Леону хочется поцеловать ее, но он не двигается. Он знает: то, что говорят их глаза, устремленные друг на друга, сильнее всякого поцелуя.

— Жоанна! Жоанна, ты спишь?

Ей требуется несколько секунд, чтобы вспомнить, где она находится и что здесь делает. Прошел целый день. Эмиль вернулся со стройки, и они сыграли партию в скрабл в комнате. Пок тоже был с ними. Ужин прошел, но она ничего не ела и легла спать. Ей было холодно, так холодно. Она обливалась по´том. Поднос с ужином так и стоит на подоконнике. Она уснула, слыша смех в кухне. Эмиль играл в карты с двумя волонтерами. Они открыли бутылку вина.

— Жоанна, — повторяет Эмиль ей на ухо.

Она понятия не имеет, который час, но пристройка кажется пустой. Двое других, должно быть, спят. Наверно, уже полночь. Или час ночи. Она с трудом садится, вся еще мокрая от пота. Она намочила все простыни. Эмиль говорит, это ненормально, что температура не падает. Уже почти десять дней. Она-то знает, что это не обычный жар, что во всем этом нет ничего физического.

— Что случилось?

Она слышит собственный голос, и он кажется ей слабеньким, как будто она запыхалась.

— Ничего страшного, — шепчет Эмиль. — Идем, посмотришь.

Он просовывает руку ей под спину, другую под мышку, чтобы ее поддержать, и помогает встать с постели.

— Куда мы идем? — спрашивает она, опираясь на него.

— Никуда, Жоанна. Просто к окну.

Она чувствует себя снова маленькой девочкой. Он поднял ее на руки. Она видит свои свисающие ноги в толстых шерстяных носках и чувствует, как мотается ее голова у плеча Эмиля. Она видит себя восьмилетнюю. Однажды зимним вечером. Она была больна. Она уснула у камина, и отец точно так же нес ее в комнату. Больше двадцати лет прошло, но ощущения те же, что и тогда. То же чувство безопасности и ласковое тепло.

— Смотри…

Он ставит ее у окна, и она цепляется за подоконник, чтобы не упасть. Эмиль стоит за ее спиной.

— Смотри, — повторяет он. — Смотри, как красиво. Ты можешь написать такую картину.

Ее глаза постепенно начинают видеть пейзаж за окном их комнаты, бескрайнюю белизну, холмы, полную луну, этот идеальный круг, освещающий все мерцающим и почти нереальным светом. Звезды, крошечные и бесконечные, проступают на черном небе, скромные, пасующие перед светом луны. Медленным движением Жоанна кладет руку на стекло.

Как прекрасен этот полный покой. Этот снег, заглушающий малейшие шумы. Эта луна, спокойно глядящая на пейзаж. Это прохладное стекло под ее горячей ладонью. Она стоит так долгие секунды, завороженная зрелищем. Она могла бы это написать, правда… Но как найти краски, чтобы изобразить на картине этот особенный свет? Стекло запотевает от ее дыхания, она вытирает его, прижимается к нему носом. Она почти чувствует запах снега. Его такое особенное прикосновение.

— Небо расчистилось, когда я собирался спать.

От голоса Эмиля она вздрагивает. Она почти забыла, что он здесь, за ее спиной.

— Ты хочешь выйти?

Она оборачивается и смотрит на него совершенно потерянными глазами.

— Хочешь пройтись по снегу?

Она стоит, онемевшая и бессильная, как маленькая девочка, которая мечтала выйти побегать по снегу, но вдруг чего-то испугалась. Он добавляет ласково:

— Все спят. Даже Ипполит. Здесь только мы. Только ты и я.

И тогда она кивает, едва заметным движением головы, как ребенок. А Эмиль снова убирает прилипшую к ее лбу прядь волос.

— Хорошо, — говорит он. — Идем-ка… Закутаем тебя.

Она надела брюки и свитер, медленно, не заботясь о присутствии Эмиля. Впервые он видел ее в нижнем белье. Впервые видел ее тело. Живот. Спину. Поясницу. Бедра. Начало груди. Он разглядел ее кожу, казавшуюся такой белой в свете лунных лучей. Увидел татуировку. Дерево жизни, очень тонкое, взбирающееся по позвоночнику и заканчивающееся на шее. Он никогда о ней не догадывался. Не догадывался и о том, что такое тело скрывается под широкой одеждой. Она всегда казалась ему такой худенькой и хрупкой. Он думал, она тщедушна. Но этой ночью он обнаружил другое тело, тонкое, крепкое и сильное, гибкое, но несокрушимое. И это очень его взволновало. Он подумал, что оно отражает ее человеческую суть. И не отвел взгляда и продолжал смотреть на нее, даже когда она подняла на него глаза. Они не сказали ни слова, только смотрели друг на друга. Молчание затянулось, потом она продолжила все так же молча одеваться.

Они тихонько вышли на улицу. Жоанна ухватилась за руку Эмиля. Она больше не дрожит. Глаза ее с восхищением окидывают пейзаж. Он был прав. Они вдвоем в полнейшей тишине гор, вдвоем посреди белой безбрежности.

Они идут бесконечно медленно, оставляя следы на свежем снегу. Идут с чувством, что они не более реальны, чем пейзаж, всего лишь два миража.

Они вернулись в свою тихую комнату, в тепло. Из окна Эмиль еще видит двух белых ангелов в снегу. Это следы, которые они оставили, упав на землю. Жоанна сидит на кровати и снова дрожит. Она вся трясется, кутаясь в свою черную шаль. Эмиль слезает с подоконника и опускается перед ней на колени.

— Как ты?

Ее маленькая головка вздрагивает. Зубы стучат.

Он берет ее за руки, приподнимает голову за подбородок.

— Жоанна…

Он чувствует ее горячее дыхание, когда она шепчет, все так же стуча зубами:

— Мне холодно. Мне так холодно.

Она так и не сняла уличную одежду. Шея по-прежнему замотана шарфом, и шаль окутывает ее. Губы у нее ледяные. Он не может отвести глаз от ее губ, ставших лиловыми. Он ловит ее взгляд, их глаза встречаются. Догадалась ли она, что он хочет ее поцеловать?

— Так давно.

Она прошептала это так тихо, что он не уверен, верно ли понял.

— Что?

Она смотрит ему в глаза, и ее маленькое личико содрогается.

— Целую вечность никто меня не трогал…

Его сердце пропускает удар. Он пытается скрыть отчаянное биение в груди. У нее опять эта чертова температура. Она, наверно, бредит. Он тихонько проводит рукой по ее лбу и шепчет: