Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория - Юрий Вяземский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На следующий день я дважды исхитрялся и улучал момент, чтобы оказаться рядом с Феликсом и наедине с ним. И дважды он этими благоприятными моментами не воспользовался: не только ничего не сообщил мне, но удивленно на меня посмотрел: мол, чего тебе от меня надо?..
XXI. А еще через день, — продолжал Эдий Вардий, — мы всей компанией отправились на Лукринское озеро…Я, кажется, уже упоминал об этой единственной дальней поездке…Ну так я был ее участником.
Юлия с тремя другими женщинами разместились в закрытом ковинусе, сразу за ним следовали две двухместные реды. В первую сели Феликс и Секст Помпей, во вторую — я с Каром. Мы еще не успели тронуться, когда Помпей, сойдя со своей повозки и подойдя к нашей, попросил меня поменяться с ним местами: он, дескать, хочет по дороге о чем-то переговорить с Публием. Я с радостью пересел к Феликсу. Еще бы: такая прекрасная возможность!
Феликс на этот раз возможность не упустил. Едва мы отправились, мой любимый друг стал мне рассказывать: «Сегодня ночью она мне явилась во сне, и я наконец всё сумел высказать. Прежде всего я попытался ей объяснить, что Юлия на нее совершенно не похожа. Потому что на нее, мою Госпожу, никто похож быть не может, ни одна женщина, ни даже дочь ее, ни даже богиня. Потому что она бесподобна, неповторима…Она молча слушала. Но я видел по ее лицу, что она мне не верит. Тогда я сказал: с Юлией я стал заниматься не потому, что меня заставили, а потому что в этой девочке я увидел отсвет той, которую когда-то любил. Если солнца меня лишили, то хотя бы лучиком его я могу любоваться среди мрака моего подземелья? Ведь лучик от солнца идет. Солнце его породило и послало мне, чтобы согреть мою продрогшую и усталую душу. И если я люблю этот лучик, то разве могу разлюбить само солнце? Я лучик потому и люблю, что он мне о солнце напоминает, к нему меня увлекает, и я по нему, хотя бы в мечтах, хотя бы в воспоминаниях, восхожу туда, куда мне уже давно нет доступа, но куда все мое существо жадно стремится, и я уплываю, я улетаю, ни у кого не спрашивая разрешения, ни от кого не завися. Потому что, пока я жив, у меня есть память. И в ней я люблю и свободен. В ней я Цезарь, я Геркулес, я почти что Юпитер!..Я очень красиво с ней говорил. Намного красивее, чем сейчас пересказываю. Может быть, даже стихами. И ей, Госпоже, моему призраку, эта красивость, я видел, не нравилась. Она ей претила. И тогда я воскликнул: ты говоришь, что заставляла меня много страдать. Но я теперь за эти страдания тебе так благодарен! Ты меня закалила. Мне теперь никакие страдания не страшны… И ты права. Любовь бесконечна и необъятна. Мне теперь достаточно призраков. Я их будут любить. И никто мне не запретит. Даже ты…»
Феликс умолк. Я спросил:
«А дальше?»
«Дальше я проснулся, — ответил Феликс. — Вернее… как бы тебе объяснить?.. Я теперь сам не знаю, когда я заснул и когда проснулся. Может, я сейчас сплю, говоря с тобой. А когда с ней говорил, всё было как раз наяву…Она мне не ответила. Она мне очень грустно улыбнулась и ушла. А я заснул. И теперь во сне мы зачем-то едем на Лукринское озеро… И призрак моей Госпожи едет впереди нас. И его тоже зовут Юлией».
Феликс опять замолчал. В молчании мы проехали несколько стадий. Я долго колебался, а потом, наконец, решился и спросил у своего друга о том, о чем давно хотел у него спросить:
«Не слишком ли много призраков у человека, у которого… который сам себя назвал Феликсом? И у которого такая замечательная жена?»
Я ожидал, что Феликс на меня рассердится или обидится. Он не обиделся и не рассердился. Я ожидал, что он по крайней мере удивится моему вопросу. Он не удивился. Он весело мне улыбнулся и игриво стал отвечать:
«Да, Руфина — женщина замечательная. Она меня спасла. Но… Во-первых, теперь меня уже не надо спасать. Во-вторых, я ей за всё должен быть благодарен, а это не всегда бывает приятным. В-третьих, она так любит во всём размеренность и порядок, что мы даже… мы даже ласкаем друг друга в строго отведенное для этого время. В-четвертых, я как будто стараюсь ее любить… понимаешь?.. я прилагаю усилия, убеждаю себя, настраиваю и искренне радуюсь, когда я её люблю, когда у меня получается».
Перечисляя, Феликс загибал на левой руке пальцы, как это почти всегда делают греки и крайне редко — римляне. Он и пятый, большой, палец загнул. Но «в-пятых» не сказал.
Как раз в это время мы выехали на берег Лукринского озера. По озеру плавало несколько прогулочных лодок.
«В-пятых, — наконец произнес Феликс, — смотри, как тихо скользят. Загляденье!.. Но если самому сесть в лодку, прелесть исчезнет. Весла будут скрипеть. Может начать укачивать…»
Вид у меня, наверное, был удивленным. Мой любимый друг сострадающе на меня глянул, обнял меня и сказал:
«Не горюй, Тутик. Я тебе дам продолжение моей новой поэмы. Помнишь: о странствиях Венеры? Я еще в Риме закончил новую книгу и озаглавил ее «Гимен». Об этом сыне Венеры мы с тобой никогда не говорили… Ты прочтешь, и многие твои сомнения, я думаю, сами собой у тебя отпадут», (см. Приложение 1, XXIV–XXVIII)
…На озере мы наняли три большие лодки и катались, с воды любуясь окрестностями.
Но трапезничать на берегу, как всегда делают отдыхающие в этих местах, мы не стали. Укромных уголков на озере нет — вокруг слишком много народа. А когда на тебя со всех сторон глазеют, шепчутся, пальцем показывают — Юлия и Пелигн слишком заметные люди, и никакая охрана не может запретить издали таращиться и судачить — когда ты словно в театре на сцене, кусок в горло не лезет, и хочется побыстрее вернуться домой.
Выйдя из лодок, мы снова расселись по экипажам.
XXII. — Я постарался опять оказаться рядом с Феликсом, — рассказывал Вардий, — но Кар мне не дал: ты, мол, уже с ним ехал, теперь моя очередь.
Мне досталось место рядом с Помпеем.
Когда мы поехали, Секст спросил: «Ну как, удалось посплетничать с Назоном?»…Феликсом и Пелигном только я называл моего друга, другие именовали его Публием или Назоном и редко — Овидием.
«Мы не сплетничали, мы беседовали», — поправил я.
«Сплетничали — не мое слово, — возразил Помпей. — Перед отъездом из Бай Публий сам попросил меня поменяться с тобой местами, чтобы с тобой посплетничать. Так он выразился».
«Спасибо, что выполнил его просьбу, — поблагодарил я и вновь уточнил: — Сплетен, тем не менее, не было. Была беседа».
«О чем, если не секрет?» — спросил Помпей.
«Какие от тебя могут быть секреты!..О поэзии говорили. О чем еще можно разговаривать с великим поэтом?!» — Таков был мой ответ.
Помпей помолчал. А потом спросил:
«Как ты думаешь, он знает? Или хотя бы догадывается?»
«О чем?»
«О том, что Юлия по ночам развлекается с рабынями, иногда с одной, иногда с двумя».
«Развлекается?…Как это?»
«А так, как когда-то в Митилене, на острове Лесбос, женщины развлекались».
«А Фе… Назон здесь при чем?» — спросил я.
«Ну, как это при чем? — глубокомысленно улыбнулся Помпей. — Он ведь не только Юлин учитель. Он ее главный воспитатель и надзиратель. Он за нее отвечает».
«А эти, как ты говоришь, развлечения бедной Юлии тоже запрещены?» — я спросил.
«Нет, не запрещены, пока никто об этом не знает. И козочки ее, вроде бы, умеют держать язычки за зубами… Не ночью. Ночью они ими умело работают… Но, во-первых, Юлия иногда сама не может сдержаться и нежничает со своими сапфочками при посторонних свидетелях».
«Как нежничает?»
«Ну, вдруг подойдет и начнет гладить одну из них, влюбленно заглядывая ей в глаза. Или — недавно мне рассказали — входят в Юлину спальню, а она расчесывает волосы у одной из рабынь… Госпожа рабыню причесывает! И не на Сатурналиях, а в обычный день среди лета. Ты такое когда-нибудь видел?»
Я промолчал. Потом спросил:
«Нежничает с рабынями — это во-первых. А что-то есть во-вторых?»
«Во-вторых, — охотно отвечал мне Помпей, — есть у нее один молодой раб. Очень красивый. Она сама его купила в Риме. Имя Лисандр. Он из Магнезии, то ли лидийской, то ли карийской — я так и не понял. Он у нее анагност: читает ей греческие стихи, которые дает ей Публий. Так этого Лисандра она тоже иногда употребляет, когда козочек не хватает. Надо сказать, очень изобретательно и предельно осторожно. Ночью — никогда. Только днем и когда вокруг так много людей, что за всеми не уследишь. Находит совершенно неподходящее место и быстро там насыщается, чтобы никто не заметил ее отлучки… Это во-вторых».
«А в-третьих?»
«Ну, если тебе интересно, — ухмыльнулся Помпей, — до твоего приезда здесь, в Байях, крутился известный тебе Децим Силан. Он Юлию несколько раз посетил, а потом уехал, ни с кем не простившись. Но рабыни его чуть не каждый день приходят на Цезареву виллу, чтобы помочь по хозяйству. Так вот: одна из рабынь лицом поразительно похожа на нашего Децима… Они не меньше трех приходят и все хорошо прикрыты одеждой: ни волос не видать, ни ног, только лица и кисти рук… А милый наш Децим, как ты помнишь, ростом невелик, стройный, черты лица нежные, руки — как у девушки… Я, кстати, к этим Силановым служанкам стал внимательно присматриваться после того, как при последнем приходе Децима Юлия с нежностью на него посмотрела и сказала: «Тебе бы и женское платье пошло». Она это тихо произнесла. Но я расслышал… Ну и…»
