Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория - Юрий Вяземский

Тотчас были отправлены слуги не только к друзьям, но и к знакомым. Однако откликнулись на приглашение только три человека: Аттик Курций, Публий Кар и Юний Галлион. Другие не явились: ни «ближайшие» Брут и Помпей, ни «близкие» Гигин, Греции, Флакк, Педон и Север, ни «добрые приятели» Фабий, Мессалин и Салан. Из всех них, как мне удалось установить, в Риме тогда отсутствовал лишь Брут-оратор. Остальные либо сослались на неотложные дела, либо вовсе оставили приглашение без ответа.

Феликс, как мне рассказывал покойный Цельс, крайне удивился тому, что гости к нему не пришли.

Если Фортуна добра и тебе улыбается ясно,Все устремляются вслед за колесницей твоей,Но разразится гроза — и бегут, узнавать не желая,Прочь от того, вслед за кем сонмом теснились вчера…

— Это он сейчас пишет и шлет из своих Том. А тогда, по словам Цельса, ругался на слуг, восклицал: «Люди просто не поняли, что завтра я уезжаю и, может, надолго!», сам собирался бежать и приглашать в гости. Но Цельс и трое пришедших его удержали.

Он этим троим до сих пор благодарен, особенно Галлиону, который уже лет двадцать не был для него «близким» и которого, насколько я понял, он и не приглашал; но тот сам пришел попрощаться, узнав о несчастье бывшего приятеля и друга.

Эта бы нам не простилась вина, когда бы ни разуНе упомянул я в стихах имя твое, Галлион!Я не забыл, как небесным копьем нанесенные раныТы безбоязненно мне влагою слез омывал…

Они, если верить его элегиям, все страдали и плакали:

В горестный час он рыдал — я помню всё — не иначе,Как если б в скорбном огне прах его брата пылал.

— Это о Цельсе.

Я вспоминаю твой взгляд, слова и стенанья,Слезы, которые ты лил у него на груди.

— Это об Аттике

Видел, из глаз твоих мне на щеки падали слезы,Нил я с жадностью их, пил заверенья в любви.

— Это про Кара.

На самом же деле, как мне рассказывал Цельс, никто из них не плакал. Пили и ели за троих — ведь угощений приготовили на дюжину гостей, — острили и друг друга подбадривали, подсмеивались над Руфиной, которая несколько раз пыталась всплакнуть.

К Ларам она между тем, распустив волоса, припадала,Губы касались, дрожа, стывшей алтарной золы.

— Ничего этого не было. Ну, разве что ночью, когда гости разошлись и Пелигна, сильно подвыпившего, слуги с трудом уложили в постель, — он порывался гулять по ночному Риму, прощаться с его «семихолмьем».

А утром:

Трижды ступил на порог и трижды вернулся — казалось,Ноги в согласье с душой медлили сами идти.Сколько я раз, простившись, опять разговаривал долгоИ, уж совсем уходя, снова своих целовал.

— Об этом мне уже Кар рассказывал. Потому что провожать Пелигна пришли только два человека: он и Аттик. Цельса с утра вызвали к тяжелому больному. Галлион больше не приходил. С кем тут долго разговаривать? Каких своих целовать? Падчерица Елена с мужем была в Африке. Дочь Публия с внуками? Никто не знает, где они в это время находились.

Вот и супруга, вися на плечах уходящего, слезыПеремешала свои с горечью слов, говоря:«Нет, не отнимут тебя! Мы вместе отправимся, вместе!Я за тобою пойду ссыльного ссыльной женой!

— так в «Тристиях». По рассказу же Кара, Руфина всё время торопила мужа и объясняла: «Мне надо к Ливии. Мне надо сообщить ей, что ты выполнил приказ и уехал…Я буду просить за тебя. Но мне надо, чтобы ты уже был в дороге. Уезжай побыстрее!»

Как видишь, по-разному сам отъезд его описывается. Кому верить? Я склонен более доверять прозаическим рассказам. Ибо по себе знаю, что, когда начинаешь стихами повествовать о каком-нибудь событии, почти всегда что-нибудь присочинишь; иногда просто для того, чтобы в размер попасть.

Гней Эдий Вардий перевел дух и продолжал:

VI. — Говорю: первое известие о ссылке Пелигна пришло ко мне в Новиодун за несколько дней до январских календ, хотя сослан он был в самом начале декабря, через день после праздника Доброй богини. А в сентябре того же года, по окончании Римских игр, было объявлено об изгнании Юлии Младшей и в конце октября, перед Сулланскими играми, младший брат Юлии, ныне усыновленный Отцом Отечества, Агриппа Постум из Соррента был тайно переведен на остров Планазию. Об изгнании Юлии я узнал в октябре. О Постуме в тот год вообще не услышал… Ты понял? Сначала изгнали Юлию, потом перевели Агриппу и лишь затем сослали Пелигна. Но я специально начал с конца, с Феликса, потому что в той картине, которую я теперь перед тобой рисую, и в том клубке, который пытаюсь распутать, он для меня — фигура центральная и главная нить.

Юлию Младшую судили домашним судом в Белом доме, в присутствии Ливии, двух Антоний, Марцеллы Старшей, двух Домициев Агенобарбов, Луция и Гнея, двух Валериев Барбатов, отца и сына, а из неродственников — Фабия Максима и главного преторианца Сея Страбона. Председательствовал Август. Дед обвинил внучку в прелюбодеянии с Децимом Силаном и, по своему закону о развратниках, сослал Юлию на маленький островок в Адриатике у берегов Апулии; этот островок теперь называют Триммер, а раньше называли Фримет, и всю группу островов — Диомедовы. «А на сколько меня изгоняют?» — спросила Юлия Младшая. Август оставил ее вопрос без ответа. «Сколько слуг могу взять с собой?» — снова спросила осужденная. «Только одну девушку», — ответил принцепс…Мне это Марция потом рассказала, хотя она на суде не присутствовала. И Марция же мне сообщила, что, когда Юлию выводили из атрия, она, увидав Марцию, улыбнулась ей своей знаменитой улыбкой, которую я называю «солнечной бабочкой»…В тот же день Юлию в закрытом экипаже вывезли из Рима.

В народе никто о ней не жалел. Вспоминали о том, что она вдова государственного преступника, что мать ее, Юлия Старшая, в свое время пострадала за развратное поведение и, как говорят греки, «на яблоне только яблоки вырастают». Юлию Старшую, как ты помнишь, народ жалел. К участи Юлии Младшей толпа отнеслась равнодушно.

Напоминаю, это случилось в середине сентября.

А в октябре не только без суда, но и безо всякого официального объявления из Соррента на Планазию перевели Агриппу Постума. В Сорренте он жил на вилле и свободно передвигался по городу. На Планазии его поместили в крепость. Об этом переводе народ узнал лишь через полгода, когда в сенате было принято постановление, согласно которому Агриппу было приказано пожизненно держать на Планазии, так как он окончательно утратил рассудок.

Ты что-нибудь понял в этой, с позволения сказать, геометрии?… Да, одна за другой три расправы. Но внешне, по обвинениям, они между собой, вроде бы, не связаны. Юлия осуждена за разврат, Постум — якобы за то, что сошел с ума; Феликсу вообще ничего не предъявили — взяли и сослали.

И с первыми двумя наказаниями тоже, обрати внимание: зачем так сурово наказывать юную незамужнюю вдову за тайную любовную связь с неженатым молодым аристократом Децимом Силаном? Где здесь, собственно говоря, прелюбодеяние? А если все же решили в назидание римской молодежи жестоко наказать двух любовников, то почему внучку Августа с поражением в правах подвергают почти тюремному заключению, а с Силана как с гуся вода — ему дают спокойно уехать из Рима, никто его не преследует, имущество не конфискуют, никто даже не знает, куда Децим удалился и где проживает?

Если Постум действительно сошел с ума, то зачем удалять его на Планазию? Зачем о его удалении принимать сенатское постановление и делать это через полгода после принятия меры?.. Ты скажешь: он же наследник. Ну, так лиши его своего великого отцовства и имперского наследства и оставь жить в Риме, как живет в нем Клавдий, сын Друза, тоже полоумный и болезненный!

И, наконец, за что сослали моего несчастного друга, знаменитого поэта, фламина Аполлона, учителя Юлии? И почему, коль скоро это не суровое изгнание, а ссылка без поражения в правах, почему ему, как Дециму Силану, не предоставили возможности самому выбрать место для поселения, отправиться в Афины, или на Родос, или на Самос, или на Лесбос, иль, на худой конец, к нам в гельветский Новиодун или в галльский Лугдун? Почему заслали его в Дакию и с точностью предписали ему Томы, которые уже не край света, а некая земная преисподняя?!

Так воскликнув, Вардий поднял с земли прутик и, присев на корточки, стал писать на песке слова.

Эта часть его рассказа происходила на той самой аллее, которая у него на вилле поднимается по склону холма с востока на запад и на которой располагаются так называемые «станции Венеры». Мы с Гнеем Эдием находились как раз на восьмой станции, возле склепа или грота, внутри которого, если ты помнишь, горел смоляной факел (см. Приложение 1, XXXIII).