Цемах Атлас (ешива). Том первый - Хаим Граде

— Чай из термоса, так что он не слишком горячий, — сказал реб Авром-Шая, ставя угощение на стол, и отошел, чтобы прилечь на низенькую кровать, стоявшую у окна.

Глава 12

Реб Авром-Шая улегся на бок и ладонью подпер подбородок. Его щеки ввалились, у основания носа и через весь лоб пролегли две глубокие морщины. Его брови сдвинулись теснее, строже. Хайклу не лезли в рот сахарное печенье и чай. У ребе со смолокурни вдруг изменилось лицо. Он заговорил медленно, ясно, а острый, пронзительный взгляд его глаз был устремлен куда-то вдаль:

— Ты раньше рассказывал мне, что ваш директор ешивы постоянно говорит о недостатках людей. Однако именно тем, что постоянно ищут недостатки в себе и ближних, иной раз и создают недостатки. Дурные качества порой лежат в нас и дремлют. А когда их трогают, они раздражаются, высовывают наружу свои головы и начинают кусаться, как злобные зверушки. Иногда на человека положительно влияет то, что о нем думают лучше, чем он есть. Он старается показать, что он действительно лучше. Однако если раздражительный сластолюбец видит, что ты знаешь, каков он, не говоря уже о том, если ты дразнишь его, он больше не старается исправить свои ошибки и не старается выглядеть лучше, чем он есть. Часто люди положительно влияют даже сами на себя тем, что ищут в себе достоинства, а не недостатки. Каждый — это целое местечко с плохими и хорошими евреями, со множеством дурных соблазнов и множеством добрых качеств. Мы должны сперва подумать, когда можно заводить спор с самим собой, а когда нельзя. Иной раз самый большой недостаток — это поиски недостатков.

У низкого окна, выходившего на подножие холма, вдруг вырос Береле со своими пухлыми щечками. По другую сторону окна остановился другой мальчик с жирным широким подбородком. Через секунду подошел третий проказник, самый маленький, с мягкими красными губками и с ямочкой под носиком. Все трое, с ермолками на стриженых головках и с длинными толстыми пейсами, с любопытством рассматривали чужака. Реб Авром-Шая с кровати, стоявшей у стены, не мог видеть своих племянничков. Однако заметил, что в полутемной комнате стало еще темнее, и услышал их тихое шушуканье. Он звонко рассмеялся, и все три шалуна с визгом убежали от окна, как вылетают из своих гнезд ласточки, крутящиеся под высокой крышей старой валкеникской синагоги.

Реб Авром-Шая оперся спиной о стену и тяжело вздохнул. Сначала тихо, а потом со стоном.

— Временами я ощущаю в сердце какое-то давление и обязательно должен застонать, — сказал он, словно оправдываясь, и снова заговорил с болью в голосе: — Точно так же, как человек впадает в гордыню, вдумываясь в свои истинные или выдуманные достоинства, так же он впадает в отчаяние и подавленность от того, что постоянно размышляет о своих истинных или выдуманных недостатках. Сила, способная вознести человека, кроется в обретении мудрости. Мир — это накрытый праздничный стол, и тот, кто обладает разумом, жаждет отведать расставленные на нем яства. Однако нечистые наслаждения отодвигают в сторону радость обретения мудрости. Поэтому изучение Торы является единственным испытанным и надежным путем к тому, чтобы одержать победу над нашими земными желаниями. Любовь к самому себе и погоня за всякого рода удовольствиями, в том числе за запретными удовольствиями, глубоко коренятся в человеческой природе. Их нельзя вырвать полностью, чтобы не разрушить при этом человека. Путь исправления человеческих качеств не состоит в том, чтобы вырвать из себя прирожденные устремления, а в том, чтобы исправлять и улучшать их. Мудрец не истязает себя попытками умерщвлять в себе жажду почестей, а просто не ищет почестей у толпы. Вместо суетливых искателей почестей и чествователей, он хочет быть замеченным людьми духа, даже такими, которых давно нет в живых. Он хочет, чтобы они с того света согласились с тем, как он мыслит и какие принимает решения на этом свете. Человек не должен кричать самому себе день и ночь, что не следует любить самого себя. Пусть он себя любит, но по-умному — через любовь к мудрости и Торе. Перед великим морем человек чувствует себя маленьким. А вот перед Торой, которая больше моря, человек не чувствует себя маленьким, потому что насколько он постигает Тору, настолько он и велик. Тора очищает человека душевного, разумного, чтобы он был скромен и не был гордецом, чтобы был терпеливым, а не гневливым, чтобы он искал вознесенности, а не грубых, земных удовольствий. Попытки искоренить из себя низменные желания одной лишь силой собственной воли и изучением книг мусара в темноте могут привести к противоположному результату, к тому, что низменные желания только усилятся, как тени от синагоги становятся все больше по мере того, как гаснет все больше ламп. Криками и чтением книг мусара вслух так же можно изгнать соблазн зла, как прогнать тени веником. Однако когда в мозгу зажигаются лампы Торы и мудрости, тени разбегаются сами собой. Творец и Его Тора дают человеку намного больше, чем новогрудковские мусарники дают человеку, — рассмеялся Махазе-Авром собственным словам, одновременно напряженно разглядывая свои ногти, как будто ему надо было омыть руки перед едой, и он рассматривал, как полагается по закону, не попали ли под кожу на кончиках пальцев занозы.

— Это прямая противоположность тому, что говорит наш директор ешивы, — по-мальчишески радостно воскликнул Хайкл. — Директор ешивы говорит, что не улучшать и не приукрашивать надо дурные качества, а вырывать их с корнем. А если не изучать мусара, то ни в коем случае нельзя быть уверенным в том, что соблазн зла не проникнет даже в наш труд по изучению Торы, как червь забирается в сердцевину красивого яблока. Именно об этом директор ешивы лишь позавчера проводил беседу. Он говорил о человеке, находящемся на высочайшей ступени, который изучает Тору ради нее самой и бежит от почестей. Однако хотя он и бежит от почестей и хотя его совершенно не интересует, что будет говорить о нем мир, он видит, что мир тем не менее понимает, чего он стоит, и относится к нему с большим почтением. И дальше этот праведник будет бежать от почестей, жить в бедности и все делать ради Царствия Небесного. Однако потихоньку, может быть, даже украдкой от себя самого, он будет помнить, что ему не следует портить свое имя большого праведника. Начал он целиком ради самой Торы, начал он потаенно, в уединении и втайне от всего мира, начал с того, что служил Господу. Однако поскольку мир против его воли подобрался к его двери и он стал знаменит, он помнит, что должен хранить свою славу и не выходить за пределы привычной святой ограды, чтобы его имя великого и скромного человека, святого и чистого, не понесло ущерба.

Юный мусарник сам не заметил, что указывает пальцем на Махазе-Аврома, так он кипел и горел огнем реб Цемаха, говорил на его языке и с его жестикуляцией. Он даже представления не имел, кого имел в виду директор ешивы. Ему просто нравилось это кипение и горение, умение извлечь и поднять душевные силы человека.

— Когда, говоришь, ваш директор ешивы проводил эту беседу? — спросил реб Авром-Шая, и лицо его пошло красными пятнами.

— Позавчера он провел эту беседу, через день после того, как вы посетили ешиву, — с пылом ответил Хайкл и еще больше загорелся, заговорил, размахивая обеими руками: — Намедни реб Цемах провел глубокую беседу о вере. Как бы плохо мы ни думали о еретике, он сказал, что еретик все-таки не такое ничтожество, которое недостойно называться человеком, он не так ничтожен и мелок, как сластолюбец, которому нужен Бог, чтобы получать удовольствие от греха. Такой сластолюбец не получал бы удовольствие от этого мира, если бы не верил, что есть и тот свет. Когда он грешит, он дрожит от страха, как бы ему не потерять свою долю на том свете, но он утешает себя тем, что еще выкрутится, еще все исправит, что, мол, ничего страшного, он еще покается. А когда он кается, он получает большое наслаждение от того, что кается, и наслаждается даже тем, что проливает при этом грязные слезы. Сластолюбец получает наслаждение и от того, что постится. Он даже доволен тем, что его будут пытать на том свете, лишь бы у него не отобрали надежду, что после того, как он получит полагающееся ему число ударов палками и другие наказания, он все-таки урвет кусок мяса шорабора[220], глотнет старого вина[221]…

— Хватит! У меня сил больше нет! — неожиданно крикнул реб Авром-Шая с болезненной резкостью и сразу же рассмеялся тихим, печальным смехом.

Он прикрыл глаза и подумал: «Этот реб Цемах Атлас, гордый, прямой, с заостренным умом, несомненно, сломленный человек. Он мучает себя и делает горькой жизнь других, потому что ему не хватает веры. Но он мучает себя мысленно, чтобы никто не узнал; в беседах с учениками он не выдает своих сомнений. Во всяком случае, попытка удалить его из ешивы, которую он основал, может, не дай Бог, убить его. Однако доверить ему управлять местом, где изучают Тору, нельзя. Реб Менахем-Мендл должен остаться вместе с ним. Этот реб Менахем-Мендл настолько наивен, что, кажется, совсем не понимает, каков его товарищ».