Царь Алексей Михайлович - Александр Боханов

Петр же Алексеевич видел лишь внешние земные контуры и некоторые нелицеприятные повседневные формы, расценивая монастырь и монашество, как определенную общественную организацию. И только. Он не воспринимал их высокого духовного предназначения, потому они и представлялись ему «ненужными», так как казались в утилитарном смысле «бесполезными». Специально изучавший религиозные пристрастия Первого русского Императора известный славянофил Ю. Ф. Самарин (1819–1876) обоснованно заключал: «Петр Великий понял религию только с нравственной стороны, насколько она нужна для государства, и в этом выразилась его исключительность, его протестантская односторонность. Со своей точки зрения, он не понимал, что такое Церковь, он просто ее не видел; ибо сфера ее выше сферы практической, и потому он поступал, как будто бы ее не было… Петр Великий не мог понять монашества. Прямой пользы от него не было, и долго он недоумевал, какое место ему дать в государстве, и не лучше ли отменить его совершенно»[453].

При Петре Первом начался принципиальный, глубочайший разлад между физическим и метафизическим мирами. Традиционное русское миросозерцание теряло свою цельность и универсальность. Имея в виду Петра и его окружение, ученый-богослов очень точно заметил, что общество это, не отрекаясь от Веры и Церкви, «отрекалось от образа жизни, к которому звала Церковь, в поклонении которому она старалась, поелику возможно, удержать все общество в целом»[454].

Вряд ли возможно утверждать, что до Петра Алексеевича «образ жизни» и «образ правления» царских особ всегда находились в гармоничном единении и полностью отвечали Христианскому Завету. Однако трудно спорить с тем, что именно при Петре I Богоугодная жизнь перестала служить жизненным ориентиром для Монарха, а исходная православная интенция — в русском выражении «истина», «правда» — мало что стала определять в делах государственных. Состояние христианского катарсиса («духоочищения») начинает уходить из высших кругов в социальную толщу. Петр фактически перестал быть Самодержавным Царем, утвердив себя в роли светского неограниченного монарха, а потому Царское Самодержавие при нем и приобрело облик западноевропейского абсолютизма.

В детстве Петр получил духовное образование, и, как писал В. О. Ключевский, «свободно держался на клиросе, читал и пел своим негустым баритоном не хуже любого дьячка» и утверждал даже, что «мог прочесть наизусть Евангелие и Апостол»[455]. Его отец — Царь Алексей Михайлович, его мать — Царица Наталья Кирилловна, его старший сводный брат — Царь Федор Алексеевич — все являлись благочестивыми русскими людьми. Его тетка Татьяна Михайловна (1636–1706), сводные сестры Марфа (в иночестве: Маргарита, 1652–1707), Екатерина (1658–1713), Мария (1660–1723), Феодосия (1662–1713) и горячо любимая родная сестра Наталья (1673–1716), все без исключения, принадлежали к числу благочестивых православных верующих, никогда не покушавшихся на святые устои Веры Христовой, на церковные каноны и законы, удостоверяемые исторической традицией.

Петр I на традицию не только покушался, но и легко, «одним указом», ее перечеркивал и отбрасывал, что свидетельствовало о том, что духовного воспитания Царь-Император не получил, или получил явно недостаточное. Во всяком случае, все, кощунственные, с точки зрения православной традиции, петровские известные «шутейные забавы», бесчисленные и умышленные унижения церковного клира иначе и расценить невозможно. Петр I, не отрицая Бога, умалял, а по сути дела — отрицал самозначимость Божьего установления — Церкви. Иначе как богоотступничеством подобную политику и назвать невозможно.

Не известно, каялся ли Петр в своих грехах, в грехах перед Россией и перед Церковью, притом что православный обряд он в общем-то соблюдал, хотя в зрелые лета посты «не держал», на исповеди бывал время от времени. При огромном количестве сочинений о Петре I этот важнейший момент, раскрывающий религиозно-нравственный облик Царя от «древа Царского», так и не прояснен. Просто удивительно, что никто из историков (и неисториков), писавших о Петре, нравственно-духовную сторону личности Первого Императора фактически не затронул.

Здесь невольно возникает сравнение Первого Императора с Первым Царем Иоанном Грозным, который ощущал свои человеческие слабости и нравственные падения, в чем не раз признавался и каялся не только частным образом, но и перед Церковными Соборами, что свидетельствовало о живом чувстве Христапреданности в душе Иоанна.

У Петра же Алексеевича подобных покаянных слов найти невозможно. Неизбежно возникают две главные интерпретации подобного поведения: он или не ощущал своей греховности, или не считал нужным публично в том признаваться. Если верно первое предположение, то тогда можно утверждать, что он был одержим страшным смертным грехом — гордыней, которую Иоанн Златоуст называл «болезнью души», «причиной всех зол»[456].

Если же согласиться со вторым предположением, то значит, Петр Алексеевич считал отношения с Богом своим личным делом, что можно расценить как признак торжества протестантской религиозной философии. В православной же традиции у Царя «личного дела» быть не может; его душа — открыта людям и миру; он ведь пастырь, обязанный вызывать не только страх и трепет своей властью, но и любовь чистотой души и высотой помышлений. «Царское дело» — это ведь «Божье дело», там нет места ничему «личному». Так было в случае с Алексеем Михайловичем, но его младший сын придерживался совершенно иного взгляда.

Не существует надежных свидетельств того, что, несмотря на все свои «отступления» и «падения», Петр Алексеевич готов был порвать с Православием. При нем строились известные православные храмы. По его инициативе одновременно с закладкой Петербурга в 1703 году была заложена и первая церковь новой столицы — во имя Первоверховных святых апостолов Петра и Павла (Апостол Петр — небесный покровитель Петра I). На месте первоначально деревянного собора позже был воздвигнут величественный каменный собор, колокольню которого венчал не традиционный православный крест, а установленный в 1725 году по личному велению Царя-Императора — Ангел с крестом в руке. Собор этот, построенный архитектором-итальянцем Д. Трезини (1670–1734), разрушал русскую архитектурную традицию и, как справедливо заметил один из исследователей, «напоминает городские ратуши прибалтийских городов»[457].

Имя Петра Первого неотделимо и от сооружения в Петербурге Исаакиевского собора. Каменную церковь во имя Исаакия Далматского (день памяти Святого приходился на день рождения Петра Алексеевича) начали строить на берегу Невы в 1717 году. Современный же собор сооружен по проекту архитектора О. Монферрана (1786–1858) уже в XIX веке и освящен в 1858 году.