Глобальное потепление - Яна Дубинянская

— Когда ты домой? — вдруг спросила Извицкая.

— Когда смена закончится. Еще две недели с хвостиком.

— Плохо.

— Это почему еще? — Юлька с пол-оборота завелась и встала на дыбы.

А ведь Извицкая уже начинала ей нравиться. Удваивание числа ливановских женщин в обозримом радиусе (и наверняка не предел), явление само по себе малоприятное, вместе с тем работало на снижение градуса, сглаживало остроту и подпускало здорового пофигизма. Ну да, у него полным-полно баб в этой стране: у них тут мужчина может считаться крутым любовником лишь в том случае, если обвешается бабами по самое не могу. Шовинистический полигамный менталитет, когда счет идет на количество, и ладно бы секса как такового — а то ведь одних зарубок на прикладе. Ну и допустим. Его проблемы, его комплексы, его груз. А женщины не виноваты, и, учитывая ливановский хороший вкус (да!), с ними вполне можно общаться и даже дружить по интересам…

Так что извицкое «плохо», прозвучавшее как «а не пошла бы ты?», пришлось аккурат по Юлькиным лучшим чувствам, неожиданно и вероломно. Вот стерва.

Она смотрела почти черными в темноте, графитно поблескивающими глазищами вдаль, мимо Юльки, мимо силуэтных сосен и молочной луны. Повторила негромко:

— Плохо. Можно не успеть. Но хотя бы так.

— Формулируй по-человечески, а? — предложила Юлька.

— Увези его отсюда, — сказала Извицкая. — К себе в Банановую. Что-нибудь придумай и увези.

И надо было в первую очередь возмутиться насчет «Банановой» — трудно, что ли, выучить наизусть, по буквам, название нашей страны? — а также дать ей понять, загадочной, блин, женщине, что я, в отличие от нее, не в том при Ливанове статусе, чтобы куда-то его вывозить: только этого счастья мне и не хватало, блин. Однако не сказала ничего, в который раз не собралась, не прорезалась вовремя с нужными словами. Стояла и смотрела на Извицкую, хлопая ресницами.

— Он думает, ему можно все, — снова куда-то в сторону произнесла та. — Моральный авторитет нации и так далее. Дурак. В этой стране никогда не было так, чтобы все можно. Никому.

Юлька пожала плечами — как если бы поняла:

— Думаешь, он захочет взять и эмигрировать?.. Да еще в нашу страну?

Извицкая поморщилась:

— Да нет, о чем ты. Просто съездить переждать. В этой стране удобно то, что всегда можно переждать, пересидеть в укрытии. Иногда оно настолько просто, что обидно до слез за дураков, которые не догадываются. Почему он вообще вернулся? Он же все понимает про эту страну.

— Что именно? — все-таки спросила Юлька.

Но Извицкая, по-прежнему расфокусированная, глядящая куда угодно, только не на собеседницу, сказала совершенно спокойно, рассеянно, в пространство:

— Пойду спать, наверное. Хорошо бы заснуть раньше, чем вся эта шобла завалится в гостиницу догуливать. Пока.

Наверное, Юлька все-таки сморгнула, а то ведь иначе оно по-любому отдавало б какой-то мистикой, спиритизмом с дематериализацией, блин. Не было больше никакой Извицкой, ни следа, ни тени, ни даже звука ее удаляющихся, по идее, шагов: журчали сверчки, корабельно поскрипывали сосны, доносилась приглушенная музычка из столовой… Надо меньше пить. Хотя куда уж меньше.

Возвращаться в столовую по-прежнему не хотелось, тем более что наверняка все там уже съели, а обещанные Ливановым нужные люди, если таковых и имелось еще, слишком перепились, чтобы с ними имело смысл знакомиться. Что же до самого Ливанова, то кто сказал, будто, придя сюда с ним, я обязана с ним же и уйти? Уж он-то сам вряд ли так считает. Может быть, они успели договориться где-нибудь встретиться с той же Извицкой, растворившейся в воздухе. Или мало ли с кем. А меня ребенок ждет, между прочим.

Марьяну вместе со своей Лилькой Ливанов пристроил под крыло горничной, клявшейся в девять уложить девочек спать — за отдельную плату, наверное, или как он там договорился. Любые трудности бытового плана он разруливал настолько запросто и мгновенно, что Юлька периодически снова принималась вздыхать на предмет варианта заполучить его третьим мужем. Несбыточного, разумеется, по многим причинам; а жаль.

Столовая светилась громадными окнами сквозь сосновые лапы, удачно притворяясь средоточением тепла, уюта и счастья — как и любой огонек в темноте. Никаких других источников света поблизости не имелось, а редкая россыпь огней вдали не тянула даже на самый завалящий маяк. От круглого пятачка с клумбой посередине, куда они вышли поболтать с Извицкой, солнышком расходились в темноту несколько совершенно равноправных дорожек. Какую из них предпочесть для возвращения в отель, Юлька решительно не знала.

Тут за ее спиной и послышались шаги. А также сопение, кряхтение, спотыкание и негромкий, но эмоциональный мат. Она обернулась.

Ливанов возник по ту сторону клумбы, эффектно подсвеченный в спину, в меру величественный и монументальный — явление главного героя, поставленное со всем сценическим искусством. Героя слегка покачивало и вело, однако это ничуть не портило впечатления. Притормозил, повернулся в полупрофиль, словно подставляясь под софиты, и звучно провозгласил:

— Юлька.

Отзываться она не то чтобы вероломно не стала — попросту забыла, настолько захватывающе было наблюдать за ним из тени.

— Юлька!

Он слегка запрокинул голову и раздул ноздри, словно нюхом вычисляя направление. И шагнул — надо же — в правильную сторону:

— Юлька!!! Чтоб тебя…

Дальше прозвучало, во-первых, неразборчиво, а во-вторых, она выступила-таки на свет, пресекая дальнейший поток ливановского сознания. Герой, превратившийся, впрочем, в обычного Ливанова, браво набрал ускорение по прежнему курсу, достиг цели, мощно оную облапил и водрузился на Юлькины плечи если не всем своим весом, то как минимум процентами двадцатью, чего ей тоже хватило.

Когда он успел так набраться, блин?!

— Когда ты успел? — осведомилась, пытаясь вывернуться, Юлька. — Мне что теперь, тащить тебя такого в отель?

— Ты меня не дотащишь, — на редкость здраво возразил Ливанов. — И ничего я не успел. Какого черта ты смылась? Все равно ведь сама дорогу не найдешь.

В общем-то, он был гораздо адекватнее, чем ей показалось сначала. Некоторое время с пристрастием поввинчивав Юльку в свой жаркий корпус (про освободиться самостоятельно нечего было и думать), он как-то одномоментно и неожиданно отпустил ее и весьма светски предложил руку калачиком. Опираться на нее, конечно, не стоило, но взяться Юлька взялась, обнаружив, что на ногах он держится вполне терпимо. Затем Ливанов уверенно двинулся по второй слева дорожке, и оставалось делом несложной техники попадать в ритм его шагов.