Мощи святого Леопольда - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ёган, давай-ка обедать, а ты, Сыч, найди попа, позови его.
– Молодого попа, Ипполита? – уточнил Сыч.
– Нет, отца Семиона.
Волков уже обедал, все считая и прикидывая, когда пришел Сыч и заявил:
– Экселенц. Не нашел я попа. Нету его нигде.
– Как нету? – Кавалер помрачнел, смотрел на Сыча, поставил стакан с вином на перевернутую бочку, что служила ему столом. – Как нигде?
– Нет его в лагере, я уж думал, он у людей Брюнхвальда, так и там его нет.
– Может, он в городе остался? Надо будет съездить. – Волков все еще надеялся, что поп не сбежал.
– Да не в городе он, экселенц, я поспрашивал, он при мощах, с Рохой из города пошел, Роха помнит. Он шел с Хилли-Вилли. Но вот никто не помнит, чтобы поп ночевал в лагере.
– Сбежал! – выдохнул Ёган. – Ох, сразу он мне не мил был, уж больно весь он такой… – слуга не нашел правильного слова и замолчал.
– Больно вы добрый, экселенц, – заявил Сыч, – этого ловкача еще в прошлый раз следовало порешить, повесили бы его на суке, и дело с концом. Хитрая вша он, нельзя таким доверять.
– Помолчи ты, – буркнул кавалер. – Иди еще раз всех поспроси. Может, кто видел, куда он делся. Хоть в какую сторону пошел.
Волкова затрясло. Он готов был вскочить и ехать за попом, поп, наверное, пошел в Ланн, куда ему еще пойти? Хотя с целым ларцом золота, что они нашли у колдуна, он мог отправиться куда угодно. Нужно было седлать коней да скакать в разные стороны, но мешало слово, данное фон Пиллену. Волков обещал, что никто не покинет лагерь неделю. И слово нужно было держать. Он взял стакан и стал пить вино, Ёган позже докладывал, что пришел к нему Брюнхвальд, да кавалер велел сказать, что занят. А сам занят не был, вино пил да от злобы трясся. Уже день к вечеру клонился, когда пришел Сыч и сказал:
– Никто не помнит, чтобы поп ужинал, думаю, он еще вчера днем сбежал.
Золота больше не было, а Волков на эти деньги так рассчитывал. Кавалер злился и на попа, который украл золото, и на фон Пиллена, который потребовал не покидать лагерь, и на Сыча, который за попом не уследил, хотя и не обязан был следить, и даже на Ёгана, который устроил кровать из мешков с едой.
– Иди, – коротко бросил Волков Сычу, а Ёгану сказал: – Ты бы, дурак, кровать какую мне бы соорудил, чего я сплю, как маркитантка, на мешках?
– Господин, так Брюнхвальд к вам днем приходил, спрашивал, не нужна ли вам мебель, у его солдат инструмент есть, они уже и стол, и лавки сделали, а вы велели сказать, что заняты. Хороший офицер Брюнхвальд, у него уже за столом все солдаты едят, не то что у Пруффа. А я…
– Иди, дурак, – заорал кавалер, – иди, скажи ему, что кровать мне нужна! И перину спроси, к людям фон Пиллена сходи на заставу, скажи, что перину купить хочешь, пусть сыщут.
Он не дождался, когда вернется слуга, солнце еще не село, как он заснул, пьяный от вина и черный от злобы. И кровать ему была не нужна, завалился на мешки с горохом, как простой солдафон, и тут же погрузился в сон. Сапог не сняв.
Ветер трепал шатер, ветер был холодный и с дождем. Осень пришла, настоящая осень, предвестница зимы. А в шатре было тепло, Ёган раздобыл где-то печку, небольшую, железную, с трубой. Не простую жаровню, дым от которой коптил бы купол шатра и выедал глаза до слез, а печку, такие Волков видал у богатых офицеров в палатках да у знатных сеньоров.
Кавалер лежал в тепле и слушал, как бесится ветер там, за стенами шатра. Ёган пришел и, улыбаясь, как старому другу, сказал:
– Проснулись, господин, а нам печку дали. Теплая, хоть и махонькая, дров надо совсем малость, а греет как большая.
– Брюнхвальд дал?
– Зачем Брюнхвальд, Брюнхвальд нам кровать и стол с лавкой делает, а печку дал кавалер фон Пиллен. Я как к его людям сходил – перину попросить, так фон Пиллен велел нам дать перину и печку, бесплатно. Сам с ними приехал и как увидел наш шатер, так прям разволновался, спрашивал меня все: откуда у нас такой шатер с гербами да где мы его взяли? А я говорю, так с боем взяли у арсенала, хозяина побили и получили с трофеями. И штандарт с такими же гербами. А он так еще больше разволновался, все спрашивал: а видели мы, что хозяин шатра мертв? Я ему: как же не видели, когда мы его труп дозволили его людям забрать с собой. Они его на тот берег отвезли. И он был совсем мертвый. А он спрашивает: а кто ж убил хозяина, не вы ли сами? А говорю, то мне не ведомо. А фон Пиллен сказал, что раньше этот Ливенбах ихнему курфюрсту служил, и земля у него тут была, а потом он к еретикам убег, родственники у него там в еретиках. И курфюрста он здешнего порицал.
– Монах. Монах не объявлялся? – спросил кавалер, морщась от плохого самочувствия.
– Не-е, сбежал, паскуда, – беззаботно отвечал слуга, – я так думаю, мы его теперь уже и не увидим. А вы что морщитесь, хвораете? Я знал, что хворать будете, и знаю, как такую хворь утреннюю превозмочь, сам мучился не раз. Особливо после свадьбы брата, ох, как меня трясло да полоскало, страх вспоминать. Скажу вам, надо поесть и пива выпить, завсегда помогает, я вам колбасы нажарил доброй, кровяной, а человек Брюнхвальда хлеб напек белый, и пиво есть у нас. Уже с утра купчины тут вокруг лагеря ошиваются, прознали, что мы добрый трофей в городе взяли, уже солдатам всякую снедь да выпивку несут, и девки уже тоже в лагере фон Пиллена гогочут. Ждут, когда он их к нам пустит. А он не пускает, говорит им, что ждать нужно. А у Брюнхвальда…
– Господи, да заткнешь ты его сегодня? – взмолился Волков негромко, поворачиваясь на бок.
– Чего? – не понял Ёган. – Кого?
– Умываться неси и еду давай.
– А, ага, сейчас.
Он вышел,
