Сибирь - Георгий Марков

Чтоб стряхнуть дремоту, Поля открывала глаза, несколько минут оглядывала просторы, наблюдая, как бежит по горизонту, то приближаясь, то удаляясь, черная полоска материка, но вскоре веки сближались, становились мучительно неподвижными.

Опять всплывали картинки из пережитого, по теперь, перекрывая мелькание лиц и предметов, неотступно смотрели на нее глаза отца: большие, в густых ресницах, задумчивые и печальные. Точь-в-точь такие, какие смотрели на нее три дня назад в час прощания.

А сквозь протяжный визг снега под полозьями кошевы слышался отцовский голос: "Сядем с тобой за стол и будем разговаривать долго-долго..." Что бы это значило? К чему такая значительность? Что-то необычное, совсем неожиданное хочет сказать отец... А может же быть так: отец откроет ей тайну, страшную тайну...

"Знаешь, Полюшка-долюшка, а ведь ты мне вовсе не дочь, а чужая... И мать Фрося вовсе тебе не мать...

И дедушка Федот тоже тебе не дедушка, а чужой, как вон любой встречный старик..." Батюшки! Какое это несчастье быть на этом свете без родных... без близких!.. А Никифор? Муж-то... Да ведь он ушел в Томск с обозом и не вернется... Никогда не вернется, потому что в дороге лед хрустнул под его конями и он утонул вместе с обозом..."

Поля вздрогнула, тревожно вскинула голову. Стон Вырвался из ее груди.

- Почудилось что-то тебе, Палагея, недоброе. Ты аж вскрикнула, - скосив глаза на Полю, со смешком в голосе сказал Епифан. Он сидел рядом со снохой, упрятавшись, как и она, до самой головы в лосевой дохе...

Сидел всю дорогу молча, изредка лишь покрикивал на коня, покрывшегося куржаком.

Поле не хотелось рассказывать, что ей почудилось.

Мало ли как может Епифан перетотковать ее откровенность...

- Задремала я, и показалось, что падаю в яму. Вот и крикнула, - сказала Поля, решив, что просто отмолчаться неудобно.

- Во сне-то чего только не пригрезится. Я однова уснул и вижу себя в зеркале. Глаза и облик вроде мои, а на грудях грива, на голове рога, как у оленя, и вместо пальцев копытья. Проснулся в поту. И заметь, пьяный не был ни капельки. Другой бы сомлел от такой ужсти, а я вскочил и скорей к рукомойнику. Смыл сразу всю эту чертовщину. Хочешь, остановлюсь, потри вон щеки снегом, - предложил Епифан. Поля отказалась, хотя втайне ей хотелось прикоснуться к чемунибудь холодному. Языком она лизнула губы, втянула через ноздри морозный воздух. Стало как-то лучше.

- От непривычки лихотит тебя, Палагея. А я во г хоть тыщу верст проеду - и все ладно мне. Ну, ничего, скоро отдохнешь, недалечко нам осталось.

Епифан понукнул переднего коня, обернулся, погрозил кнутовищем второму коню, запряженному в короб.

Тот уже приустал, натягивал до предела поводок.

- А ты у меня поленись, Саврасый, поленись! Я вот тебя по бокам-то огрею бичом!

Конь замотал гривой, застучал копытами резвее - видно, понял, чего от него требует хозяин.

2

После этого еще ехали и ехали, а обещанного Епифаном отдыха не предвиделось. Поля снова и бодрствовала и дремала. Вдруг, открыв глаза, она увидела, что едут они по неторной дороге, присыпанной ненакатанным снегом, по узенькому коридорчику, пробитому в густой еловой чаще. Поля сразу поняла, что с основной дороги они свернули на какой-то проселок.

- Далеко ли мы направились, батюшка? - спросила Поля, избежав слова "куда", которое в здешних местах старались не произносить в таких случаях за излишнюю определенность, чтоб не нарваться на ответ:

"Куда да куда, на кудыкину гору чертей за ногу тянуть", - или что-нибудь еще посильнее.

- На заимку к братьям-разбойникам свернули, Палагея. Ждут они меня, лиходеи. На недельку пораньше обещался им прибыть.

- Кто это такие, батюшка? - обеспокоилась Поля, подумав: "Что-то ведь рассказывал папка мне про братьев-разбойников. Что же? Что-то вроде страшное, а что - не помню".

- Кто такие? Дружки мои. Когда-то поселились здесь поневоле, а потом прижились. Да сама увидишь...

Не страшись. Вот тут они у меня сидят! И не пикнут! - Епифан приподнял руку, запрятанную в рукавице из собачины, потряс ею перед лицом Поли. - А вон и поместье ихнее! Видишь, как труба-то дымит.

Любят, негодные, тепло. Увиваются возле печки. Будто наседка она им. Епифан обрывал с усов и с бороды намерзшие сосульки, готовился к встрече с братьямиразбойниками.

Поля хотела кое о чем расспросить Еппфаыа, но было уже поздно. Проселок сделал крутой изгиб, и впереди открылась продолговатая поляна. Прижимаясь к лесу, на ней стоял большой дом, а чуть подальше, на берегу не то озера, не то курьи, темнело еще какое-то строение, врытое в землю чуть ли не по самую крышу.

Дом был обнесен высоким забором и покрыт жердями, как в деревне. Ворота из тесаных плах - ни зверь, ни человек через них за всяк просто не проникнет.

Епифан поднялся из кошевки. Ноги, руки, поясница от долгого сидения затекли. Принялся разминаться.

Пока топтался на снегу, сбросив доху, потягивался, из дома его заметили. Ворота с визгом распахнулись, и один за другим выскочили три мужика в одинаковых беличьих шапках, в коротких полушубках и черных, с загнутыми голенищами пимах.

- Доброе здоровьице, Епифан Корнеич, с прибытием! Давненько ждем-пождем. Гдей-то приза держались, ваша честь? - Мужики говорили наперебой писклявыми голосами, похожими на голоса мальчишек. Озадаченная этим, Поля рассматривала мужиков. Круглолицые, безбородые, с дряблой, морщинистой кожей на лицах, они преданно суетились возле Епифана, а на нее бросали недоуменные взгляды.

- Здорово, Агафон! Здорово, Агап! Здорово, Агей! - Епифан поочередно жал руки мужикам, хлопал их по спинам, расспрашивал о житье-бытье.

- Слава богу! Живем, хлеб жуем, Епифан Корнеич, - пищали мужики, не зная, как и чем выказать свое расположение к гостю.

"Неужели это они, братья-разбойники? И что в них от разбойников? Разве что глаза? Какие-то неприятные, вороватые", - думала Поля, не пытаясь пока вылезать из кошевки и ожидая, когда Епифан наговорится вдоволь со своими знакомыми. Она была убеждена, что путь их сегодня продолжится и на ночевку они остановятся где-нибудь в деревне.

Но вот Епифан и безбородые мужики отдалились от Поли и заговорили о чем-то вполголоса. Потом мужики заторопились во двор, а Епифан направился к подводам.

- Ну, Палагея, приехали мы. Вылазь. Тут задержимся на недельку.

- На недельку?! А я думала - самое большое на ночевку, - разочарованно сказала Поля. Не нравился ей и этот темный, гусюй ельник, окружавший заимку, и дом с узкими, подслеповатыми окнами.

- Тут у нас дел, Палагея, невпроворот. Дай бог управться. Только вот что, Палагея, - несколько понизив голос, продолжал Епифап, - жить ты будешь не с мужиками, а во второй половине дома. У них там мастерская. Мастера они по веревочному и дегтярному делу. Скопцы они. Ну, вроде мерины. И, по их поверью, не могут они с бабским сословием проживать и одном помещении. Не забоишься небось отдельно?

- Нет.

- Вишь, всяк по-своему с ума сходит. И все ж таки не слухай я их - и дружба врозь. А мне без них никак... Подмогу оказывают. Понятно, не за так. Без меня им тоже не того. Недаром говорится: рука руку моет... Епифан замялся и продолжение пословицы не произнес.

Поля расценила его замешательство по-своему и, недоверчиво взглянув на Епифана, тихо, почти про себя сказала:

- Рука руку моет, и обе грязные...

Епифан приметил, как шевелились ее губы, насторожился сразу, нетерпеливо спросил:

- Ты про что это, Палагея?

- Про то, батюшка, что рука руку моет, и потому обе чистые.

- Вот-вот! - подхватил Епифан и распорядился: - Заводи коней во двор. А там Агафон их сам распряжет и на выстойку поставит.

Во дворе Поля столкнулась с безбородыми мужиками лицом к лицу. Один из них стал распрягать конеп, а двое бросились к коробу и принялись развязывать веревки, которыми он был опутан. Епифан наблюдал за их работой, подсказывал, называл каждого по имени.

Мужики были похожи друг на друга не только одеждой, но и обличьем, и ростом, и ухватками. "Убей меня, а различить, который из них Агафон, а который Агап и Агей, я не смогла бы", - думала Поля, обхватив руками свою доху и дожидаясь, когда поведут ее в дом.

Наконец тот мужик, которого Епифан называл Агафоном, привязал коней на выстойку и пригласил гостей на крыльцо. Оно было крепким, сколоченным из цельных плах и тянулось почти во всю длину дома.

- Тебе, любезный Епифан Корнеич, сюда, в эту дверь. Тут ты живал и прежде. - Агафон короткой рукой раскрыл дверь, обитую кошмой, и впустил в нее Епифана. - А сноха пойдет сюда. - Агафон метнулся к другой двери и так же поспешно распахнул ее перед Полей.

3

Через минуту Поля сидела на табуретке и осматривала помещение, отведенное ей. Всюду, и по углам и на середине комнаты, лежала в витках пенька. Верстак, втиснутый между дверью и железной печкой, был завален кругами готовой веревки. Как нарымская жительница, Поля сразу определила назначение веревок.