Современная финская новелла - Мартти Ларни

Ветсикко поглядел на телефон, будто ожидая, что кто-то позвонит и скажет ему, что все в порядке, проблемы отпали, впереди — радость жизни. Но никто не звонил, а сам он больше не хотел никуда звонить. Итак, вот, оказывается, в чем дело, что ж, да будет всеобщая связь! Таблетки на столе теперь казались ему чепухой, так же как и затея с телефоном. Реквизит! Он вдруг ясно ощутил, что и сам является участком спектакля. Тихонько поднялся, улыбаясь своим мыслям, сгреб таблетки и швырнул их в корзину, точно осенний ветер — мокрый снег.

Черт побери, все это нужно устраивать гораздо торжественнее, фанфары, фейерверк, по меньшей мере.

Спустя мгновение он уже сидел за столом и работал как ни в чем не бывало. Под усыпляющий шум города он писал цифры, одну за другой, он переводил цифры на язык слов. Краски лета за окном постепенно угасали, Ветсикко откинулся в кресле и целиком погрузился в мир размышлений. Скоро ночь беззвучно упадет на землю, и под сенью ее мы увидим сны. Море станет спокойнее и неподвижнее. Сегодня утром казалось, что огромная птица распростерла свои крылья на его поверхности, собираясь взлететь. Откуда она и куда исчезла?

Впереди длинная череда дней и слов, которые можно варьировать как угодно. С их помощью можно вить веревки, можно взлетать под облака, можно продолжать жить. Будут все новые и новые взлеты и падения. Все, что угодно. Лишь бы сил достало. И он снова улыбается, словно нашел решение всего.

Антти Туури

Год жизни

Перевод с финского В. Смирнова

Отец пришел около половины первого, сразу после закрытия заведения. Эркки раскладывал пасьянс в общей комнате, мать кричала из своей комнатушки, чтобы он прекратил баловство, это безбожное занятие, да и час уже вон какой. Отец расчистил место на столе, унес в мойку грязные стаканы и тарелки, ножи и вилки. Их надо было вымыть. Эркки сказал, что сейчас, ночью, ему не хочется заниматься этим делом, а утром он вряд ли успеет перед тем, как уйти в школу.

— Я вымою, — сказала мать.

— Ничего, Эркки найдет время, не браться же за это тебе, больному человеку.

Отец подсел к столу и принялся выгребать из карманов монеты в десять, двадцать и пятьдесят пенни. Он извлекал деньги из пиджака, из брюк. Когда он достал из кармана носовой платок, монеты посыпались на пол и, стукаясь о ножки стульев и стола, покатились к стене. Отец подбирал их, сколько мог видеть в свете лампы. Эркки помогал ему, ползал на четвереньках под столом и, шаря рукой под комодом, выуживал деньги вместе с хлопьями пыли. Монеты они складывали столбиками на столе. Мать вышла из комнатушки в ночной рубашке, вставные зубы она вынула на ночь и теперь поэтому шепелявила. Отец складывал марки стопками, Эркки делал то же самое, мать причитала. Стопки шли рядами через весь стол. Отец тем временем напевал: «Ах, как мал кусочек хлебца у меня в этом мире…»

У отца был хороший певческий голос. Мать считала стопки по мере того, как они выстраивались. Места на столе не оставалось, и из монет в пятьдесят пенни пришлось сделать десять кучек. После этого отец усадил мать на скамью у стола и сам стал считать. Эркки принялся считать с другого конца стола.

— Двести пятьдесят три, — сообщил отец.

— У меня столько же.

— Для одного вечера очень неплохо, да еще месячный заработок впридачу.

— Ну, это просто такое особенное воскресенье выдалось, — сказал отец.

— А иногда за неделю набиралось всего несколько марок, — заметила мать.

— Эти тоже приходится выжимать чуть ли не силой. Трактир всегда полон знакомых. Для них дать швейцару на чай — ничего не стоит.

— Это «темные» деньги, скрытый от налога доход, — сказал Эркки.

— Ты что, считаешь меня дураком?

— Где же твой социализм? Днем на лесопилке вы такие принципиальные!

— В странах социализма швейцарам не дают на чай, — сказала мать.

— Вот слышишь?

— Коммунизм такой же грех, как игра в карты, — отрезала мать и, уйдя в комнатушку, закрыла за собой дверь. Отец сгреб монеты со стола в пластиковую сумку для покупок и повесил ее на вбитый в стену гвоздь. Он сказал, что отнесет утром сумку барышням из банка, чтобы они пересчитали деньги. Эркки положил колоду карт на комод возле приемника и отправился на второй этаж по лестнице, ведущей из сеней. Там в комнате горел свет, чтобы видно было, как пройти через недостроенную часть дома. С чердака несло запахом старых, ношеных вещей, обуви и одежды. Эркки погасил в комнате свет и взглянул в окно на дома и на дорогу. Деревья уже начали одеваться листвой, на обочине дороги виднелась груда досок, обляпанных цементом во время закладки соседского дома, по дороге, выписывая кренделя, брел какой-то завсегдатай трактира, не столь прыткий, как отец. Эркки задернул занавески и улегся спать. Тишина стояла такая, что слышно было потрескивание деревянных стен и шелест ветра на гонтовой крыше. Сон не шел, и тогда Эркки встал, зажег свет, взял книгу и читал, пока сон не сморил его. Когда он отложил книгу и потушил свет, в голову полезли мысли о смерти: он желал умереть ночью во сне или днем так, чтобы до последней минуты сознавать происходящее. Он снова взялся за книгу, и читал до тех пор, пока смог не думать; ощущение падения охватило его тотчас.

Однажды летним вечером они все же явились, хотя обещали сделать это в конце зимы, потом весной, потом в начале лета. Предварительно они договорились обо всем и, заручившись согласием Эркки, вошли вечером в дом — две девушки и два парня. Мать, в утреннем халате и туфлях на босу ногу, выползла из своей комнатушки взглянуть на пришедших.

— Уж я ли не пробовала говорить с Эркки. Ну да разве он послушается меня, — сказала мать.

— Кто же вы такие, девочки и мальчики? — спросил отец.

Они представились и старались держаться чинно, с достоинством, говорили длинными книжными фразами. Матери хотелось, чтобы они спели ей несколько духовных песен, но отец воспротивился, и парни стали извиняться, что им спешно надо идти. Мать принялась выговаривать отцу за безбожие, отец нацепил на лацкан пиджака золотистый значок швейцара и отправился в трактир. Он позволил Эркки быть на духовном собрании, и мать благословила его.

— Я ничего не обещаю, — сказал Эркки, когда они уже были во дворе.

— Ничего, ты еще пойдешь вместе с нами, — сказали они.

Их разбирал смех, когда они подошли к своим велосипедам, стоявшим у стены сарая.

— Не понимаю, что тут смешного, — удивился Эркки.

— И верующим можно веселиться.

Они выкатили велосипеды на дорогу. В селе по правилам приходилось ехать гуськом друг за другом, но вот они выбрались на поля и направились к школе по двое, по трое в ряд. После больницы перед поворотом была низина и огороженный выгон для скота. Они заглянули туда. По низине среди ольшаника бежал к озеру ручей, от земли поднимался туман. Здесь было свежо, словно уже наступила ночь.

После поворота на взгорке они слезли с велосипедов и покатили их, держа руль рукой. Песок громоздился целыми кучами, идти было трудно, велосипеды и их хозяева оставляли глубокие следы, слева в недостроенном доме ребята вели войну, со спортивной площадки доносились голоса игравших в лапту.

Пройдя взгорок, они снова сели на велосипеды и свернули к старой школе перед домом пожарной команды. Легавая учителя выскочила из конуры и залаяла, все бросились ласкать ее, особенно девушки, они гладили собаку по спине и называли разными ласковыми именами.

— Один университетский пастор из Оулу обещал приехать с проповедью, — сообщили девушки.

— Студентов здесь хватает, — сказал Эркки.

— Но не пасторов.

— Он не приедет.

— Поступай на богословский, я хожу на лекции с начала до конца года, — посоветовал один из парней.

— Я поступлю на математический, естественно-научный, — сказал Эркки.

— Конечно, не всем обязательно учиться на священника, — стала оправдываться одна из девушек.

Университетский пастор приехал на автомобиле по большой дороге и, дав задний ход, поставил машину у стены дома пожарной команды на краю лужайки. Он вылез из автомобиля, запер его, обошел машину кругом, подергал ручки всех дверей и заглянул в фары — не горит ли свет. Девушки пошли ему навстречу и провели его на середину двора, расспрашивая, как он доехал и какая погода в Оулу. Пастор обошел весь двор, здороваясь с присутствующими за руку.

— Здравствуйте во имя божие, — повторял он.

— Добрый день, — сказал Эркки и сунул руку, которую пожал пастор, в передний, а потом сразу же в задний карман брюк, где лежал бумажник. Все направились в школу. Прихожане еще подъезжали на машинах из церкви, другие шли пешком. Вахтер впускал людей в переднюю школы и в класс. Парты на лето взгромоздили друг на друга у стены, той, что без окон, а на пол поставили рядами деревянные скамьи из актового зала и вдобавок уложили на чурбаках толстые доски.