Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1 - Николай Корнеевич Чуковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И они разошлись.
Лунин побрел на аэродром в свою землянку.
В землянке, как всегда, было жарко. Ласково шумела железная печь. Хромых, в огромных валенках, бесшумно встал перед Луниным. Он как-то по-особенному внимательно посмотрел Лунину в лицо и ничего не сказал. И Лунин был ему за это благодарен.
Хромых поставил перед Луниным его ужин, но Лунин есть не мог. Спать он тоже не собирался — он был убежден, что не заснет; хотя чувствовал себя очень усталым. Сняв шлем, как был — в комбинезоне и унтах, он присел на деревянную лавку, прислушиваясь к знакомому треску печурки. И вдруг заснул — нечаянно, не заметив.
Вздрогнув, он проснулся с чувством вины — будто проспал что-то важное. Он посмотрел на часы. С того времени, когда они вернулись на аэродром, прошло уже больше трех часов. Все, наверное, уже совершилось. У Серова, наверно, уже нет руки… Лунину показалось, что в землянке нестерпимо душно. Он натянул шлем, вышел наружу и зашагал по аэродрому к санчасти.
Ночь стала темнее и угрюмее. Лунин глянул вверх и увидел, что звезды сохранились только на восточной половине неба. С запада ползла невидимая туча и гасила их — одну за другой. От этой наступающей тьмы, от гаснущих звезд Лунину стало еще тоскливей.
В оконцах санчасти по-прежнему был свет. Лунин открыл двери и вошел в сени.
— Кто там?.. Тише! — услышал он шепот доктора.
Теперь керосиновая лампочка горела в «приемной», а не в «палате». Под лампочкой на скамье сидела санитарка — та самая, которая ездила искать Серова, — и сидя спала. Доктор в халате стоял перед раскрытым шкафом, в котором помещалась аптека, и, позвякивая, переставлял какие-то склянки. Когда вошел Лунин, он обернулся. Что-то новое было в его лице: он, показалось Лунину, был измучен.
— Я зашел только узнать… — начал Лунин вполголоса.
— Спит, — сказал доктор.
— Спит?
— Очнулся и уснул. Очень слаб.
— Больно ему?
— Его мучат ожоги.
— А рука?
— Пока его мучат только ожоги.
Лунин хотел узнать — отрезали уже Серову руку или нет, но у него не хватило мужества спросить. Однако доктор сам догадался и сказал:
— Нет. Пока еще нет.
Санитарка внезапно открыла глаза и сказала строго:
— Мы сделали ему переливание крови и решили подождать до утра.
— А утром? — спросил Лунин.
— Утром температура покажет, — сказала санитарка.
— Если не подымется, я так отвезу его к поезду, — проговорил доктор.
— А если подымется?
— Если подымется, тогда, возможно, будет уже поздно.
Доктор отвернулся от Лунина, прошелся по комнате и произнес изменившимся голосом:
— Йиск!
Больше они не сказали друг другу ни слова. Лунин опустился на скамейку рядом с умолкшей санитаркой, а доктор продолжал шагать по комнате от стенки к стенке. Лунин с благодарностью и состраданием смотрел на его осунувшееся лицо. Этот доктор не такой уж любитель резать, как сам про себя рассказывает. Он действительно человек, чувствующий свою ответственность за жизнь, здоровье, будущность Серова, мучающийся от сознания этой ответственности. Лунин понимал, что эта ночь сблизила его с доктором.
— Идите спать, — сказал доктор. — До утйа он все йавно не пйоснется.
Лунин неохотно ушел, решив зайти снова на рассвете.
Он опять был убежден, что, конечно, не уснет, и опять нечаянно задремал, усыпленный теплотой и тишиной землянки. Разбудил его телефонный звонок.
Звонил Тарараксин из командного пункта полка и сообщил, что на аэродром сегодня прибудут представители командования для вручения полку гвардейского знамени. Лунин повесил трубку и выбежал из землянки. Ему казалось, что он проспал, опоздал, что Серова уже отвезли на Волховстрой и он больше не увидит его.
Почти совсем рассвело, но утро было хмурое, сумрачное. Тучи ползли низко, задевая грязноватой своей бахромой за вершину лысого бугра. Чувствовалось, что вот-вот пойдет снег. У крыльца санчасти стояла длинная санитарная машина. Заметив ее издали, Лунин заторопился еще больше. Такой машины не было ни в полку, ни в аэродромном батальоне; доктор, очевидно, вызвал ее откуда-то, чтобы перевезти Серова.
— Я уже думал посылать за вами, — сказал доктор, встретив Лунина на крыльце. — Он очнулся и хочет видеть вас.
— Температура?
— Пока ничего…
Значит, руку еще не отрезали! Задыхаясь от волнения, Лунин вошел в «приемную». Навстречу ему шла маленькая женщина в платке и тулупе. Хильда! Кажется, она плакала. Кивнув Лунину, она вышла.
— Вы не заставляйте его вам отвечать, — шепнул доктор. — Ему больно шевелить губами. Ожоги…
Стараясь не стучать, Лунин вошел в «палату».
Лицо Серова было забинтовано, видны были только глаза. Когда Лунин вошел, глаза эти, такие знакомые, двинулись и улыбнулись ласково и печально. Углы рта у Лунина задрожали, как когда-то в детстве, но он пересилил себя и тоже улыбнулся.
Доктор вышел, чтобы им не мешать.
Они никогда не разговаривали слишком много друг с другом, а если говорили, так только о простом и обычном. Их близость создалась не с помощью слов, и слова вовсе не были им необходимы для того, чтобы понимать друг друга. По глазам Серова Лунин мгновенно отгадал все, что происходит в нем, и Серов, увидев лицо Лунина с дрожащими уголками губ, тоже все понял.
Им предстояла разлука. Лунин попросил Серова писать ему, сообщать свои адреса. Он и сам обещал писать обо всем, что творится в полку, чуть только получит адрес госпиталя, в который положат Серова. Серов отвечал ему движениями глаз, что понимает и совершенно согласен.
— Чемодан я ваш поберегу, — сказал Лунин. — Потом, при оказии, переправлю…
Грустная тень мелькнула в глазах Серова, и Лунин сразу понял, что она означает.
— Да, вернее всего, и не придется переправлять, — прибавил он поспешно. — Чемодан полежит у меня, пока вы не вернетесь в полк…
Он замолчал. Со двора доносился голос доктора, который распоряжался, устраивая что-то в санитарной машине. Шофер наливал воду в радиатор, готовясь к поездке. Лунин молчал и смотрел на Серова, чувствуя, что видит его уже последние мгновения. Тяжелый топот раздался на крыльце, и Лунин, скосив глаза, заметил через окошко Проскурякова и Ермакова, которые шли проститься с Серовым.
Вот и все. Им больше уже не быть наедине.
И вдруг бинт, закрывавший губы Серова, зашевелился. Серов что-то старался сказать.
Лунин нагнулся к нему и услышал:
— Если придет письмо…
Лунин сразу понял, о каком письме он говорит. Если придет в конце концов письмо от той женщины…
— Я перешлю, перешлю, — сказал Лунин, кивая. — И вам перешлю, и ей напишу.
