Черный Легион: Омнибус (ЛП) - Дембски-Боуден Аарон

Хариз ни разу не спросил, какое оружие я хочу, равно как и о деталях касательно его веса и формы. Его мастерство состояло в том, чтобы выковать оружие, соответствующее нуждам владельца и соединенное с душой хозяина. В этом заключался его дар, его чутье. Он не потакал прихотям военачальников, которые требовали декоративных завитков и особых демонов, заключенных в нечестивое железо. Заказчики приносили ему материалы и не вмешивались в решения мастера. Доверие к вердикту представляло собой не просто один из аспектов его ремесла — оно являлось началом и концом.

— Подержи это, — велел он мне в какой-то момент.

Насколько я знал, он не спал уже шесть дней, когда вылил в мои перчатки расплавленный оранжевый металл. Казалось, будто держишь магму. Перегретая жидкая сталь зашипела, выбрасывая пар, и начала медленно пытаться проесть жароустойчивый керамит моих перчаток, а Хариз с плавной поспешностью отсоединил их, рассверлил при помощи своих кузнечных инструментов, а затем бросил в пламя горна вместе с расплавленной жижей, которую попросил меня подержать.

Спустя несколько ночей он втиснул мне в рот черный кусочек-осколок. Тот сразу же порезал язык, и рот заполнил пряный медный привкус моей собственной крови, накладывавшийся поверх послевкусия выжженной земли старых войн.

— Проглоти, — сказал он мне, — а через час вырежи из своего живота при помощи твоей же джамдхары. Возвращайся ко мне, пока на нем не успела высохнуть твоя кровь и внутренние соки.

Я выполнил первое распоряжение. Спустя час я выполнил второе и, держа это на ладони, узнал, что он скормил мне фрагмент шипастого навершия Сокрушителя Миров. Сразу же после этого откровения я выполнил и третью просьбу Хариза. Тот без каких-либо комментариев принял от меня осколок и вколотил его в комковатую массу бесформенного металла. Наковальня, которую он поднял с Анзу, представляла собой блок из темного железа, который имел форму раненого и лишенного крыльев дракона. Казалось, будто при каждом ударе молот Тауматурга вновь раскалывает голову зверя.

Когда оружие уже близилось к завершению, к нам на несколько ночей присоединился Токугра, фамильяр Ашур-Кая. Ворон садился на горгулий, которые тянулись вдоль стен кузницы примарис, храня благословенное молчание и придерживая свои каркающие пророчества при себе. Было похоже, что Хариз его вообще не замечает. Я подозревал, что Токугра присутствует здесь не из собственного интереса, а в роли глаз Ашур-Кая.

В последнюю ночь в просторную кузницу неслышно вошла просперская рысь. Она огляделась по сторонам с незаинтересованным видом и ленивым, кошачьим самомнением, и свет пламени превратил ее белые глаза в янтарные самоцветы.

Вонь машин и фальшивый огонь, — передал мне зверь. Давай поохотимся вместо того, чтобы наблюдать, как трудится чудесник.

Хариз услышал — при праздном требовании рыси он поднял глаза. Молот смолк, и он повернулся к источнику беззвучных слов.

— Гира? — спросил он огромную кошку. Я ощутил, как он протягивает к зверю свои чувства. Его шестое чувство было существенно слабее моего. Я понял это в тот момент — его чувства казались практически немощными, словно детские руки, неспособные удержать что-либо.

Если заниматься сравнениями, то название просперских рысей неточно. Архивные свидетельства указывают, что корневой вид с Древней Терры представлял собой небольшое создание, какого-то падальщика, который, в лучшем случае, охотился на паразитических грызунов. Рыси моего родного мира были ближе по размеру к терранским лошадям и, как и большая часть фауны Просперо, обладали едва заметными психическими способностями. В наибольшей степени они похожи на терранского кота-тигруса, или тигра, хотя даже те в сравнении с ними выглядят мелкими и слабыми. У этой рыси была черная шерсть с темно-серыми полосами на боках. Она кралась, как убийца, и лениво бродила с место на место, словно довольная королева.

— Гира? — снова спросил Хариз. Рысь зевнула, исключительно демонстративно, и облизнула свои сабельные клыки.

Тогда я поохочусь без тебя, — передала она мне.

Мы здесь почти закончили.

Разум кошки отразил ко мне мои же слова — это психический эквивалент того, что ты слишком отвлечен, чтобы обращать внимание. Не делая более никаких подтверждений, рысь бесшумно покинула кузнечный зал, остановившись только для того, чтобы зарычать на ворона Ашур-Кая. Токугра зашуршал перьями и перепрыгнул на горгулью повыше.

Хариз обернулся ко мне, все еще держа молот в руке.

— Это была просперская рысь.

— Да. Была.

— Я думал, что они вымерли.

— Вымерли.

— Это была Гира?

Я сделал жест в направлении металла, остывающего на наковальне.

— Продолжай работать, Тауматург.

Мастера-ремесленники имеют обыкновение отмечать свою работу. Имя в уголке картины, туш в конце песни, отпечаток у подножия статуи — что-нибудь и где-нибудь, отмечающее принадлежность произведения искусства его создателю. Оружейники — не исключение. Существует множество историй о кузнецах, которые, когда приходит время остудить клинок, добавляют в закалочную воду каплю собственной крови.

Хариз отдавал больше, чем каплю крови. Он отдавал часть себя, налагая на создаваемое им оружие свою ауру и чувства, вкладывая в него собственную гордость и могущество. Всего лишь малейшее прикосновение души, однако этого было бы достаточно, чтобы выделить его клинки, даже в том случае, если бы мастерство полностью не выдавало его гений. Держать созданное Харизом оружие означало знать, что человек полностью посвятил свое сердце его безупречности.

Он вручил его мне без церемоний — протянув, пока оно еще исходило паром от последнего поцелуя остужающей и запятнанной кровью воды.

Меч. Я десятки лет пользовался топором, но он изготовил для меня меч. Я не почувствовал никакого раздражения. Я понял, что это мой клинок, еще до того, как взял его, а в миг, когда мои пальцы сомкнулись на рукояти, я понял, что никогда больше не получу в свое распоряжение оружия, настолько же полностью, абсолютно моего. Саэрн являлся ценнейшим моим оружием из-за того, что воплощал собой. Меч же, который для меня выковал Хариз, безоговорочно являлся лучшим.

Длинный клинок был серебристым, его обильно покрывали вытравленные кислотой тизканские руны, образующие спирали мантр и мандал. Рукоять из темного металла имела выемки под мою руку и была удобнее, чем просто удобна. Когда воины утверждают, что их оружие — продолжение их самих, они говорят о привычке и тренировке. Меч-ибис — клинок, который мне ни разу не доводилось держать прежде — продолжал мой разум и мою силу так же надежно, как продолжал руку. Питаемые кристаллами генераторы в рукоятке пробудились от моего прикосновения, и он загудел, вибрируя инфразвуком. Камень на хвостовике представлял собой психически обработанный самородок янтаря, изображавший рычащую звериную морду. Животное имело химерическую природу — одна половина морды принадлежала воющему фенрисийскому волку, другая же — щерящейся просперской рыси. Каким-то образом это выглядело естественным — Хариз изготовил части головы так, что они безупречно сливались воедино.

Я чувствовал вес меча в руках — не его физическую массу, а важность и значимость. Список мистических материалов, использованных при его создании, слишком длинный, чтобы приводить его здесь, однако наиболее очевидные компоненты нельзя оставлять без внимания. Это был меч, выкованный из фрагментов оружия двух примархов.

Он еще ни разу не наносил рану и не забирал жизнь, однако пульсировал, нашептывая угрозы и суля смерть. Как же он запоет, десять тысяч лет омываясь ихором и кровью?

Не помню, насколько долго я пробыл в забытьи в ту ночь, просто глядя на образец совершенства, изготовленный для меня моим братом. Знаю лишь, что меня вернул обратно из грез его голос.

— Хайон, — произнес он уже не в первый раз.

Я посмотрел на него, впервые сознавая, что благодарность может достигать таких высот пылкости, что слова не в силах передать ее должным образом. Вместо того, чтобы говорить, я передал от своего сердца к его чистую, не отфильтрованную признательность. Это было психическое давление такой силы, что он отшатнулся на два шага, прежде чем успел оправиться.