Всё о Манюне (сборник) - Наринэ Абгарян

– Да ладно! – выпучились мы.

– Клянусь! – Маринка показала растопыренные руки и высунула язык. – Видите? Я язык не прикусила, и пальцы не скрестила, и ноги у меня стоят ровно, и даже пальцы на ногах вразброс! Ничего не скрестила!

– А Инга?

– И Инга ничего не скрестила, я специально проверяла.

– Чтожеделать, чтожеделать! – заволновались мы. Нестерпимо захотелось хоть краем глаза взглянуть на Ингину тетю.

– Я сегодня поправлюсь, а с утра мы придумаем, как сходить и посмотреть на нее, ладно?

– Ладно.

Мы посидели еще с полчасика, полюбовались содержимым домашнего бара, принюхались ко всем початым бутылкам, потом надушились духами Маринкиной мамы и пошли домой – обедать.

Когда зашли в квартиру, наткнулись на ботинки деда. Его обувь мы бы узнали из тысячи других пар – в любое время года она была густо нагуталинена и доведена щеткой до зеркального блеска. Рядом с ботинками деда стояли низенькие белые лодочки Ба.

– Вырядилась, – хмыкнула Манька.

Первым делом мы заглянули на кухню, попить воды. Мама сновала между плитой и разделочной доской, нарезала закуску, подогревала обед.

– Здрасьти, Тетьнадь, – ткнулась лбом ей в живот Манька.

– Здравствуй, Манюнечка, – погладила Маню по волосам мама.

– А где Ба?

– Они с дедом и бабулей на балконе, дома им душно. Идите, поздоровайтесь, поговорите с ними, пока я на стол накрываю.

Мы уже собрались идти на балкон, но тут на кухню влетела Ба и со словами: «Надя, я так больше не могу», – рухнула на стул и мелко затряслась в хохоте.

Мы сразу поняли, что так развеселило Ба. Дед, несмотря на два высших образования, из рук вон плохо говорил по-русски, а бабулин беглый русский не понимал вообще. Бабуля, в свою очередь, стеснялась сидеть при нем в слуховом аппарате, поэтому вечно отвечала невпопад. К тому же у деда было труднопроизносимое для нашей русской бабули имя – Драстамат Арутюнович. Мы не раз предлагали бабуле называть его просто сватом, но она не соглашалась и с завидным упорством штурмовала имя деда.

Мама называла их разговоры «Кафка отдыхает».

Мы тихонечко прокрались в детскую и, затаившись за шторами, стали подслушивать светскую беседу деда и бабули.

– Как здАров? – любопытствовал дед.

– Погода? Погода, Дарстармарк Артутюнович, в Кировабаде очень жаркая, – зачастила с готовностью бабуля. – Иногда по ночам плюс сорок, вы можете себе такое представить? Приходится заворачиваться в мокрые простыни. Они хоть на какое-то время, но спасают от духоты.

Бабуля сделала скорбное лицо и покачала головой.

– ХАрош! – задвигал бровями дед. Он смутно понимал, что бабуля отвечает не совсем по существу, но направить разговор в нужное русло не мог – не хватало лексикона. – А как син? – поинтересовался дед.

– Дорога? Дорога, Дарстрамак Аратюндович, была совершенно изумительной! Мне повезло с водителем «ПАЗика», такой оказался обходительный мужчина Гарик-жан! Он нарушил маршрут и довез меня до дома, представляете?

Дед заметно оживился. В бабулиной тираде он опознал аж три знакомых слова – «ПАЗик», Гарик и маршрут. «Так, – подумал он, – видимо, сватья ехала на автобусе, и водителем был Гарик. Только который Гарик, усатый или внук рябого Смбата? Как бы уточнить?»

– Да! – сделал неимоверное лингвистическое усилие дед. – Гарик бил с ус? – И повел над губой пальцем, показывая очертания Гариковых усов.

«Вон оно как, – пошла путем логических измышлений бабуля, – показывает возле рта, значит, имеет в виду сына, Юрик ведь стоматолог!»

– Юрик-жан прекрасный зять, Дырбырдыр Арудрюнович, вы воспитали замечательного сына, мой зять – золото! – отрапортовала она.

Дырбырдыру Арудрюновичу ничего не оставалось, как растерянно крякнуть.

– Деда, – не вытерпела сидящая на коленях у бабули Гаянэ, – вы оба шамашедшие, да?

Ба корчилась на нашей кровати, из последних сил сдерживая мучительный приступ смеха.

– Надя, – рыдала она, – это что же такое творится, а? Что за праздник души такой?!

– Ыхыхыыыы, – мама выползла на балкон и по очереди расцеловала деда с бабулей, – счастье-то какое, простите меня, любимые мои, но счастье-то какое, господи!

Глава 12. Манюня подглядывает за Ингиной тетей, или Как мы собирались в пионерлагерь «Колагир»

Мама выделила нам с Каринкой один чемодан на двоих.

Чемодан был новый, большой, вполне себе солидный, с малепусеньким ключиком и кодовым замком в двухзначное число.

Вооот.

Надеюсь, никто не станет спорить, что один чемодан на двоих – это отличный повод для смертоубийства. По крайней мере – для нормальных среднестатистических советских детей.

Сначала мы подрались просто так, от переполняющих нас чувств. Манька, как опытный рефери, какое-то время бегала вокруг, а когда увидела, что дела плохи и Каринка вот-вот вырвет мне кадык, навалилась на нее и оттащила в противоположный угол комнаты. Через минуту мы снова сцепились, потому что никак не могли решить, у кого вещи в чемодане будут лежать справа, а у кого – слева. Потом мы подрались из-за ключика. Потом мы подрались, потому что мирным путем выбрать цифровую комбинацию на кодовом замке у нас не получалось.

А потом на шум прибежала мама, вывернула нам уши, отобрала ключ и установила код 27.

– Ты родилась 14-го, а ты – 13-го, в сумме будет 27. Ясно?

– Но… – запричитали мы.

– Никаких но! – дыхнула огнем мама. – А будете плохо себя вести, в «Колагир» не поедете.

В «Колагир» хотелось всем, поэтому мы старались вести себя по возможности тише воды, ниже травы. Вот и сегодня, как только контуженный светским разговором с бабулей дед вернулся к себе на работу, мы оставили взрослых в гостиной, а сами заперлись в детской. День провели в героической тишине, шушукались об Ингиной тете, по пятьсот раз перепрятывали Каринкины рогатки и мечтали о том, как здорово мы проведем время в пионерлагере с таинственным названием «Колагир».

Вообще дед легко мог организовать нам путевки в «Артек» или в любой другой хороший пионерлагерь. Он долгое время проработал первым секретарем райкома, ездил на разные съезды республиканского и всесоюзного значения, имел немало влиятельных друзей. НО. Партийцем был идейным, свято верил в победу коммунизма и обладал славой кристально честного человека. Чем сильно затруднял жизнь своей семьи.

Когда бабушка Тата заикнулась о покупке радио, мол, Драстамат-джан, свет очей моих, пусть Бог дарует тебе вечную удачу, здоровье и долгие годы процветания, тебе и твоим партийным друзьям! И их семьям!

– Так, – напрягся дед.

– У всех наших друзей есть радио, почему бы и нам не купить? – затрепетала Тата.

– Тата, ты мне не жена, а классовый враг! – стукнул по столу кулаком дед. – Половина жителей нашей республики до сих пор живет без радио и не имеет представления о рекордном урожае хлопка в Узбекской Советской Социалистической Республике. А ты, мещанка такая, просишь у меня радио!

– Драстамат, – пошла обходными путями Тата, – если у второй половины республики уже есть радио, то почему бы и нам не купить? Подумай сам: Лева учится в шестом классе, Юрик – в четвертом. Зоя пошла в первый класс. Разве это порядок, когда дети первого секретаря райкома ничего не знают о рекордном урожае хлопка в Узбекской Советской Социалистической Республике? Дай бог здоровья и долгих лет процветания тебе, твоим партийным друзьям, их семьям, а также всему узбекскому народу?!

Драстамат от возмущения побагровел и заговорил лозунгами.

– Только после того, как наш сосед Леван! Купит радио!

Только после этого! И мы купим! Ясно? – пророкотал он и, хлопнув дверью, закрылся в кабинете. Медитировать на партбилет.

Зачем глухому как пень Левану, который круглый год спасается от сварливой жены, запираясь в хлеве, радио, Драстамат уточнять не стал. Видимо, из каких-то идейных соображений.

– Мам, – обступили Тату дети, – и чего теперь? Радио не будет?

Тата вздохнула, усадила детей делать уроки, а сама пошла пропалывать огород. Потому что жене первого секретаря райкома, учительнице математики и матери пятерых детей не пристало покупать овощи на базаре. Не дай бог люди подумают, что ее муж разворовывает народную собственность и на эти нетрудовые доходы содержит семью!

Тата споро прополола огород, замесила тесто для хлеба, вычистила от помета курятник, подмела двор, приготовила обед, проверила тетради сыновей и выпорола каждого палкой для взбивания шерсти. А потом, собравшись с духом, пошла к мужу. Мириться.

– Драстамат, – поскреблась она в дверь кабинета, – чаю будешь?

– Налей мне кипятку, – зашуршал страницами «Капитала» Драстамат, – сахару не надо, оставь детям.