Перелетные птицы - Алла Кроун

Сегодняшние волнения выпили из него всю энергию, и утренняя сцена с Надей не шла из головы. Спор с ней он еще мог перенести, но неожиданная поразительная новость стала для него ударом. Что еще его ждет?

Сергей надавил на дверную ручку. Дверь не поддалась — заперто. Дрожащей рукой он нашел в кармане ключ. Открыл дверь. Пальцы на ногах горели огнем. Пройдя в свою спальню, он тяжело опустился в кресло, снял туфлю, носок и осмотрел воспаленное место. За последние месяцы он потерял вес и усох, поэтому вся обувь была теперь ему великовата. Сергей прошел пешком десять кварталов, отчего боль в ногах усилилась неимоверно. Нужно было взять рикшу или подъехать на трамвае, но он слишком устал, чтобы торговаться с кули или толкаться среди толпы в общественном транспорте. Сергей думал, что неспешная прогулка поможет ему развеяться, но она его лишь утомила.

Он открыл шкаф, достал большой таз и, прихрамывая, прошел в ванную, радуясь, что дома никого нет и никто его не видит. Набрав в таз холодной воды, Сергей вернулся с ним в спальню, сел в кресло и погрузил ногу в воду. Откинувшись на мягкую спинку, он прикрыл глаза ладонью.

Нужно посмотреть правде в лицо. Во что он превратил свою жизнь? Азартные игры! Преследующее его болезненное пристрастие. Так, кажется, это называют в книгах по психологии. Холодные, бездушные слова. Знают ли те, кто пишет эти книги, сколько боли причиняет подобная слабость?

Унижение, духовная деградация — он поступился самолюбием и пошел к Рольфу просить взаймы. Правда, Рольф повел себя благородно, хотя уже и не был членом их семьи. Он без лишних вопросов дал ему нужную сумму и даже остановил Сергея, когда тот принялся объяснять ситуацию.

«Отдадите, когда сможете», — сказал он тогда, но кто мог предположить, что все изменится так стремительно, что Рольф решит уехать из Китая?

Мысль о том, что вся эта афера оказалась напрасной, была невыносима. «Эсфирь, милая моя Эсфирь! — думал Сергей. — Я бы для тебя сделал все — ты слышишь? — все, если бы ты осталась жива! Те несколько дней счастья, которые достались нам, пока ты не легла в больницу… Эти дни были не наяву. Такого просто не бывает».

Все в его жизни прошло. Интерес к исследованиям перегорел, тело, источенное болезнью, ощущало лишь боль, душа тоже ныла, и тяжелей всего было думать о том, что он все еще жив и должен жить без надежды. Хотя правильнее, наверное, было бы сказать не «жить», а «существовать».

Пульсирующая боль в ноге утихла. Он вытер ее и положил на стул. Сегодняшний визит в кабинет Рольфа с просьбой отсрочить выплату оказался пустой тратой времени. И почему он не додумался сперва позвонить? В последнее время мысли в голове его путались. На него как будто свалилось все одновременно. Что теперь сказать Наде? Как смотреть ей в лицо? И никуда не спрятаться, не скрыться от ужасной истины: он — ублюдок Персиянцева! Эта ненавистная фамилия принадлежит ему по праву рождения!

Сергей сжался в кресле, вдруг вспомнив тот день, когда отец — больше он не должен называть его отцом — впервые взял его с собой в Голубой дворец. Сколько ему тогда было? Девять? Десять? Этого он не вспомнил. Но вот того, как отец бранил его перед графом Петром и этим горделивым маленьким аристократом Алексеем, он забыть не мог. Знал ли Антон Степанович, что он, Сережа, не его сын?

Сергей натянул носок, надел туфлю и лег на кровать, чтобы поразмыслить. Его ненависть к дворянам и обида на все семейство Персиянцевых в частности оказались пшиком. А ведь он пронес их через всю жизнь. И самое непостижимое и горькое в этом было то, что Алексей приходился ему двоюродным братом, был его родней по крови.

От этой мысли кровь застучала в висках Сергея. Надя собиралась стать женой человека, которого он ненавидел лютой ненавистью с девяти лет! От этого можно было сойти с ума. Старая ненависть по-прежнему душила его. Все эти годы стыд, испытанный в детстве, рос и гноился в нем, и постепенно отвращение к юному графу Алексею, невинному свидетелю его унижения, стало олицетворением его отношения к аристократии. Сергей громко рассмеялся. Это какой-то дурной фарс! Всю жизнь он убеждал себя, что ненавидит всех дворян, а не одного человека.

«Ад, оказывается, здесь, на земле, и мы живем в нем, не догадываясь об этом», — устало подумал он. Эсфирь уже отмучилась, но его время еще не пришло. Его ждали долгие годы одиночества. Он встал с кровати, начал ходить по комнате. Как ему заставить себя смотреть на Алексея без обиды? Он так долго с этим жил, что чувство это просто срослось с ним, стало его частью.

Хлопнула входная дверь. Он услышал шаги Нади. Она сама или с Алексеем? Как ему смотреть на них, идущих рука об руку? Видеть их любовь. Замечать их нежные взгляды. Пульсация в висках усилилась, оглушила его, наполнила уши глухим шепотом, злорадным смехом. Сердце забилось быстрее, потом еще быстрее, а затем сбилось с ритма. Он схватился за дверную ручку, рванул на себя дверь и увидел стоявшую за ней сестру. Ее испуганное лицо поплыло у него перед глазами, когда неожиданный спазм сжал у него все внутри. Сергей повалился в Надины протянутые руки, попытался что-то сказать, но язык уже не повиновался ему и из горла вырвался лишь нечленораздельный булькающий звук.

— А-а-а-а! — просипел он. В глазах начало темнеть, он стал противиться, попытался отогнать наползающую тучу, а потом вдруг перестал сопротивляться парализующей силе, сковавшей его ноги, язык, сердце. Широко раскрыв глаза, он посмотрел на Надю, пытаясь произнести что-то очень важное, что-то такое, что она будет помнить всегда, но понял, что не сможет. И тогда Сергей закрыл глаза и в последний миг ощутил тепло ее любви.

Они сидели в столовой — Надя, Марина, Алексей, — не зная, что сказать друг другу. В тягостной тишине лишь чайные ложки позвякивали о чашки.

У Марины глаза были красны от слез.

— Мама, ради всего святого, скажи что-нибудь! — не выдержала она. — Ты все время молчишь. Зачем держать все в себе? Почему ты не плачешь?

Надя, которая сидела, прикрыв глаза одной рукой, посмотрела на нее.

— Мне слишком больно. Это слишком глубоко, чтобы плакать, — произнесла она надломленным голосом и вдруг по привычке посмотрела на противоположный конец стола, где всегда сидел Сергей. Но сейчас на этом месте сидел Алеша, и внутри у нее все сжалось, наполнилось давящей, тупой болью. Это стул Сергея. Алеша сел на любимое место ее брата. Его нет всего лишь двадцать четыре часа, а кто-то другой уже занял его место. Нельзя было приводить Алексея в дом так скоро. Это предательство по отношению к брату. Нужно что-то сделать. Неужели сам Алексей такой бесчувственный, что не понял этого? Она медленно встала.

— Мы все скорбим, каждый по-своему. Я хочу побыть одна. Алексей, оставь меня на какое-то время. Пожалуйста.

Она попыталась не заметить обиду в его глазах, когда он обошел стол, поцеловал ее руку и направился к двери. Взявшись за ручку, он остановился.

— Не отгораживайся от меня, Надя. Не держи горе в себе. Выпусти его!

Губы Нади затрепетали.

— Ненадолго, Алешенька. Совсем ненадолго!

Оставшись одни, женщины посмотрели друг на друга.

— Мама, как ты могла? — произнесла Марина дрожащим голосом. — Как ты могла так с ним поступить? Иногда я тебя просто не понимаю!

— Ты слишком молода, чтобы понимать. Когда-нибудь поймешь. Мне просто нужно немного времени, вот и все. Почему бы тебе не сходить к Мише? Еще вчера нужно было ему рассказать.

— Я была у него дважды, и оба раза не застала дома. Я звонила и продиктовала для него записку. Не понимаю, почему он до сих пор не пришел к нам. Я не хочу оставлять тебя одну.

— Я сама могу о себе позаботиться. Тебе не нужно оставаться со мной.

— Но я хочу, — упрямо возразила Марина, и Надя не стала ее разубеждать.

Похороны состоялись на следующий день. Две женщины стояли над открытой могилой, наблюдая за священником, который монотонно читал молитвы, размахивая кадилом. Надя подумала о том, что, когда священник бросит на гроб горсть земли, им придется сделать то же самое. «Я не смогу, — заволновалась она. — Я не вынесу этого глухого стука». Чувствуя, как на нее наползает паника, Надя вдруг рассердилась на себя. Она уже слышала этот звук когда-то бесконечно давно, в Санкт-Петербурге, у могилы матери, и еще раз, когда хоронили Катю. Она не должна поддаваться страху. Надя наклонилась, зачерпнула горсть сырой земли и, закрыв глаза, бросила в могилу. Глухой стук отозвался грохотом в ее ушах — громкий, отвратительный звук. «Оставайся в могиле, Сергей, — как будто говорил он. — Тебя засыплют землей, чтобы отделить мертвых от живых». Глаза Нади затуманились. Она быстро заморгала, чтобы привести себя в чувство, выпрямилась и посмотрела вокруг.

Со всех сторон ее окружали православные кресты, черные, серые и белые мраморные надгробия с бюстами и изящными изваяниями. Эпитафия на одной из могил гласила: «Любила. Люблю. Буду любить всегда». Нужно будет заказать надгробие для Сергея. Что на нем написать? Ничего не придумывалось. Она устала, да и полуденное солнце палило беспощадно сквозь пропитанный влагой воздух. По песочной дорожке к ним кто-то приближался. Она присмотрелась.