Настоящая фантастика – 2013 (сборник) - Андрей Бочаров

– Помнишь, как мы все вместе ездили на море, в Кабардинку? Кажется, в восемьдесят седьмом? Ну да, точно! Машке было четыре годика… И шашлыки брали на пляже, с красным домашним вином… Ты обгорела в первый же день, а я отравился пирожками с набережной. Бегал потом каждый час…

– Ну да, было… – протянула Вера недоумённо. – А на третий день погода испортилась…

Отстранённо посмотрела поверх головы мужа и пригубила из бокала. Ужинали с красным сухим вином. Дорогим, из модного супермаркета. Мысли её были уже далеко, в каких-то насущных сегодняшних заботах.

Назавтра анализ показал, что активные центры в сыворотке не сформировались, молекула осталась нейтральной. Нейтральной, как их отношения с женой – любовь и сопереживание испарились из их жизни, словно влага на ветру. Влага того давнишнего дождя на третий день…

Та же история повторилась и с дочкой. Он выбрал момент, когда Антошка был в садике. Внук подрос, скоро в школу пойдёт, но Серёгин почему-то считал нечестным втягивать в свои опыты ребёнка. Ясно, что Антону это ничем не угрожало, но преследовало чувство неловкости и стыда, будто замыслил ограбить незрячего или обмануть святого.

А с Машей всё прошло по уже знакомому сценарию. Много ахов, вздохов, советов – куда пойти и к кому обратиться. Но ПВС этого не приняла.

Осторожно, помня о второй ипостаси лекарства, он держал под рукой триггер и искал, искал нужные контакты. Вспоминал, кто может искренне посочувствовать его горю. Старые друзья, коллеги по работе, родственники? И с удивлением обнаружил – никто.

В научной группе царила атмосфера уныния. После взлётов и падений, связанных с разработкой ПВС, нынешняя тема казалась ребятам постной. Они вяло проводили серии опытов, прежнего настроения и задора не было и в помине. Весть о его заболевании уже разнеслась по лаборатории: кто-то отводил глаза, кто-то осторожно выражал уверенность, что, мол, всё обойдётся. Но сыворотка не реагировала – отношения в группе стали формальными.

И друзей старых рядом не оказалось. Швец где-то мотался со своими проектами, ни связаться с ним, ни подать весточку не было никакой возможности. Мама умерла пять лет назад. Родственников не осталось, а если и были где-то дальние, так Серёгин не знал их. А кто ещё? Да больше и нет никого…

Как же так, думал Серёгин? Почему вокруг пустота, вакуум, свободный от чистых и честных человеческих отношений? Неужели никто из тех людей, с кем сталкиваешься ежедневно по жизни, делишь заботы, тревоги, да и радости тоже, – неужели никто из них не способен просто искренне пожалеть заболевшего человека?

А ты сам – так ли уж часто делил ты с другими радости и горести? – тут же спросил он себя. Часто интересовался, чем живут люди – близкие и не очень – вокруг тебя? Сочувствовал и сопереживал? Только и знал – моя наука, мои опыты, моя сыворотка. Хорошо хоть Антошку открыл для себя под закат, мог бы и его проворонить…

Совсем отчаявшись, он принял-таки сыворотку перед встречей с внуком. Наплевал на свои необоснованные страхи и надуманные условности. В Антошке он был уверен, малыш любил его совершенно искренне. Но и здесь его ждала неудача. То ли излучения мозга (коль скоро таковые вообще существуют!) у взрослых и детей значительно разнятся, то ли необходимо осознанное желание помочь ближнему, существующее не только на уровне безотчётного порыва, но и в виде волевого усилия. Так или иначе, ПВС не отреагировала.

К тому времени он уже знал о диагнозе Беломора. Сосед оказался единственным человеком, с кем Серёгин смог откровенно поделиться наболевшим. Тот вначале не поверил, потом попросил дозу сыворотки.

– Смотри, – предупредил учёный, – в лекарство эта штука обращается только в присутствии энергии добра и сочувствия. Понимаешь? Если есть рядом люди, которые любят тебя и жалеют…

– Не ссы, профессор, – отвечал уверенно машинист, – есть у меня такие. Я в бригаде знаешь какой работал? Знаешь, как ребята меня уважали? Или братан, скажем, он сейчас здесь живёт. Потом – дочка. Зинка, наконец! Я девке добра столько нажил, должна же она быть ну хоть чуточку благодарной…

– Смотри… – вздыхал учёный. – У меня тоже дочка.

– Только б с Федькой не столкнуться, зятьком моим любезным, – ворчал между тем Беломор. – Тот и воду одним своим видом в отраву обратит, не то что лекарство твоё. Ох и не любит же он меня! Да и я его, если по правде, тоже…

Время шло, анализы ухудшились настолько, что Серёгину назначили диализ. Начался этап инвалидности, хотя чувствовал он себя пока неплохо. А после сеанса так и вовсе хорошо – пропадала вечная усталость, преследовавшая его весь последний месяц, и постоянное, надоевшее до чёртиков подташнивание.

В лабораторию он теперь ходил редко, болезнь позволяла считаться консультантом с туманными обязанностями и свободным графиком посещения. Зато чаще виделся с внуком. Рассказывал уже не сказки, но истории о героях и самопожертвовании. Прометей, Данко, Александр Матросов – независимо от эпохи и географии, реальные люди или вымышленные, все они подарили людям самое дорогое, что у них было. И Серёгин восхищался их поступками, ставил мальчику в пример.

Время от времени объявлялся обескураженный Беломор. Было заметно, надежды его с каждой новой встречей таяли. Серёгин брал у него кровь, проверял на своей аппаратуре – так и есть, сыворотка была глуха к попыткам машиниста найти любящее сострадательное сердце. Люди обходились без этих ненужных чувств – так проще и удобней.

– Я даже Дружка на руки брал, – жаловался Беломор. – Уж на что псина верная – не бросит, не обманет…

– Не выйдет, – качал головой Серёгин, – зверьё здесь не поможет. Только человек, да и то не всякий.

Вот как получилось, думал он, – принёс в мир уникальное лекарство, которым никто не может воспользоваться. Видно, мир просто не готов к такому подарку.

Но сегодня, глядя в округлившиеся донельзя глаза соседа, он тихо радовался. И удивлялся: как плохо знаем мы даже близких людей! Ведь Беломор прошёл тот же путь, что и он – дочь, бывшие сослуживцы, какие-то старые знакомые, с которыми когда-то и пуд соли, и цистерну водки… А счастье своё поймал там, где и не думал.

– Я, главное, это… опять к дочке наладился, – рассказывал потрясённый Беломор. – Думал, ну не может она, кровиночка, не откликнуться на беду отца родного. А Федька должон был в гараж уйти, ремонтом заниматься. И откуда взялся?! Я на порог, и он тут как тут: здрасьте, Борис Михалыч. Как здоровьице? Ну всё, думаю, пропал. Если оно ещё какое и оставалось, здоровьице-то, теперь точно каюк. И бегом оттуда. Веришь, профессор, два дня ждал – вот-вот концы отдам. А потом гляжу – кашель прекратился, чувствую себя крепче. Я к врачам, те – на рентген, а сегодня плечами пожимают, руками разводят. Нет, мол, опухоли – научная загадка…