Костер - Константин Федин

— Допустим, — громко ответил он, пыхтя и не оглядываясь. — Что от меня желаете?

— У меня раненый. Известный артист. Он не тяжело, легко ранен. Я тоже. То есть артистка. Народная артистка республики. Мы…

С трудом нагибаясь, мужчина вытащил из дверцы туловище, распрямил себя в рост перед Анной Тихоновной, обмерил ее отчетливым взглядом.

— Фамилия как?

— Улина. Анна Улина.

— Не слыхал. А его как?

— Это уважаемый, старый артист…

— Постойте, это который… — не давая досказать, спросил он с некоторым интересом… — Этот, как его? Знаю, знаю! Видал…

— Конечно, очень возможно, он ведь популярен, его имя… — обнадеженно торопилась Анна Тихоновна, но он, не слушая, говорил вместе с нею:

— Видал… Так он что, ранен? Где это его? Третёва дни сидели еще с ним в соседних ложах… Овацию ему устроили. Как его, черт, вылетело!.. Скудин, ну как же! Скудин!

Он обернулся к шоферу, довольный, что вспомнил:

— Слыхал? Приезжий-то актер попал под бомбежку, а? Она сказала удивленно:

— Почему Скудин? Я говорю о Цветухине. Артист Цветухин.

— Цветухин? — будто даже оскорбился незнакомец. — Народный?

— Нет, но поверьте мне, известный драматический…

— Не слыхал, — опять перебил он, теперь уже спиною вталкиваясь в машину и в повороте прижимая своим весом шофера.

— Возьмите, прошу вас, довезите нас только до первого города! — все быстрее говорила Анна Тихоновна, ухватив дверцу, которую он подтягивал к себе.

— Это как такое взять? — прежним строго-отчетливым взглядом посмотрел он и кивнул на чемоданы. — Куда взять?

— Поймите, я забочусь, я сопровождаю раненого!

— Вхожу в положение. Раненых много. Хлопочите, чтобы в организованном порядке… Сожалею!

Он захлопнул дверцу. Шофер нажал стартер. Анна Тихоновна закричала, спохватываясь:

— Вы говорите — Скудин! Он здесь?

— Вчерась был здесь, — раздался сердитый голос за стеклом, — а нынче… Что он, дурак — сидеть в Пинске?

Автомобиль уже двинулся. Она не расслышала последние слова, постояла мгновение, не шевельнувшись, и скорым, решительным шагом пошла на вокзал.

Цветухин сидел на старом месте, протянув на полу ноги. У него был сонный вид, он тихо покачивался, поддерживая руку, но улыбнулся Анне Тихоновне.

— Ты долго, — слабо сказал он.

Она присела против него на корточки.

— Здесь Скудин, в городе! — ясно и с такой значительностью проскандировала она, будто одного этого известия только и ждал Егор Павлович. Но он едва качнул головой.

По ее убеждению получалось, что Скудин поможет во всем — у него связи, несравненное влияние, его повсеместно уважают, он необыкновенно дружески относился к Анне Тихоновне и, конечно, не мог позабыть Цветухина: в провинции они начинали карьеру в одно время. У Скудина, безусловно, должны найтись деньги, он с радостью даст взаймы. Анна Тихоновна, не теряя ни минуты, разузнает, где он остановился (ну, там, по телефону, через театр, — как удастся!), и пойдет к нему.

— Потерпите, Егор Павлович, миленький, совсем еще немножечко, часочек! Потерпите — и сегодня мы ужинаем в буфете и — вот увидите! — отправимся с первым же поездом!

Пока она выкладывала свой план, Цветухин слушал с безразличием, но стоило ей дойти до ужина, как он снова улыбнулся, и на этот раз — с хитринкой.

— Синица в небе, — сказал он, — ступай, лови ее у своего Скудина. А я — чем бог послал.

Он не спеша достал из кармана и положил ей на колени бумажный сверточек.

— Оставил тебе. Я уже поел.

Это был ломоть черного хлеба в пол-ладони, с побелевшими сырыми краешками ноздрей по поверхности.

— Он не мокрый, он посоленный. Ешь, ешь, — приговаривал он. — Соль — это сахар нищих, изрек когда-то Беранже.

Она мгновенно вспомнила, что он уже говорил об их нищете — тогда, под кладбищенской стеной, до ранения, — и хотела попрекнуть его, но не удержалась, откусила подряд раз, другой от пахучего ломтя и с полным ртом, прожевывая, спросила:

— Откуда это?

Он показал на окружающих женщин, молча следивших за ними.

— Не без добрых людей…

— А я все-таки пойду за нашей синицей! И вы, милый, увидите, увидите! — сказала она с горячим упрямством и быстро поднялась.

Продолжая с наслаждением жевать, она погладила взлохмаченную гриву Егора Павловича. Он поймал ее руку за палец, заставил нагнуться и сказал на ухо, ласково подмигивая:

— Война войной, а грим-то наложить исхитрилась!..

Она засмеялась и ушла, прокладывая себе дорогу зубчиком в усеявшей весь пол непокойной толпе, ощущая приток волнений от не сравнимого ни с чем запаха ржаного хлеба.

В городе, спрашивая у встречных, как пройти в театр, Анна Тихоновна рассудила, что надо также искать и лучшую гостиницу: еще бы, — где иначе подобало остановиться актеру Скудину? Но, узнав, где гостиница, она испугалась, что не застанет Скудина, что он мог уехать, а может быть, и вовсе не жил тут — зачем бы ему понадобился какой-то Пинск? О чем напоследок сболтнул отъезжавший в автомобиле барин? (Она с негодованьем припомнила, как сердито отряхивал он свой бостон, глядя на нее через стекло, и мысленно обозвала его не только барином, но и чинушей и рвачом.) И все же, несмотря на возраставшую боязнь не найти Скудина, она почти влетела в неосвещенные двери гостиницы и — в полутьме, сквозь толчею людских теней, между наставленных повсюду чемоданов, тюков — добралась до портье. Ей сразу ответили:

— Они у себя.

— Правда? — вскрикнула она на весь вестибюль, вне себя от счастья.

Ее особенно в этот момент восторгнуло позабытое словечко — «они». Это так шло Скудину, его маститости, его ореолу — эта старомодная, заочная почтительность множественного числа — они! Впрочем, — подумалось Анне Тихоновне, когда она чуть не ощупью поднималась в номер по темной лестнице, — впрочем, Скудин мог ведь находиться у себя не один, настало быть, она сочиняет чепуху о множественном числе — он, единственный в своем роде, способный вызвать восторг в эти страшные дни.

Она постучала и услышала за дверью стариковский, с трещинкой хрипотцы голос:

— Пожалуйте! Кто там?

В номере пылала люстра, окна были занавешены. Скудин стоял посередине, под лампами, держа стакан с чаем, притеняя другой рукой лицо и щурясь в переднюю, куда вошла Анна Тихоновна. В сторонке от него, на полу, спиной к передней, кто-то затягивал ремнем объемистый узел в портплед. Так как длилось молчание, то этот работавший человек, продолжая упираться в узел коленкой, покосился назад, вглядываясь в темноту передней. Через мгновение он выпустил из рук еще не застегнутый ремень, сам повернулся со скоростью свистнувшего в пряжке ремня и сел на узел, раскрыв рот. Он, наверно, закричал бы, но Анна Тихоновна стремглав вошла в комнату:

— Неужели не узнали? Прохор Гурьевич!

Скудин отступил на шаг. Чай слегка брызнул из его стакана на ковер.

— Голубушка, — проговорил он. Голова его задвигалась в том слабом трясении, которое отличает чувствительных стариков.

В то же время вскочивший с узла человек, опомнившись, воскликнул нвудержимо-восхищенно:

— Прохор Гурьич! Да это наша… Бог ты мой! Анна Тихоновна! Нечаянная радость! — кинулся он к ней, прихватив по пути и подставляя стул.

Взгляд ее невольно отошел от Скудина: перед ней расшаркивался, пританцовывая по мягкому ковру, администратор брестской труппы. На лице его плясали самые противоречивые мины, и казалось, раз начав восклицать, он не мог остановиться:

— Знаю! Все знаю и понимаю, все вижу, несравненная Анна Тихоновна! Вижу, что пострадали! Клянусь, вся душа истерзалась о вас! Подумать, вы меня сочтете своим злым гением! Но не вините, не вините! Видит бог — с опасностью для жизни искал вас, искал по всему Бресту! В страхе перед смертью — все ради вас, трепеща за вас, милейшее вы создание! Разве я иначе мог? Примчался к вашей квартире — вас нет. Думаю, Цветухин собирался вечером к вам — не увел ли вас куда? Я — к нему. Я туда, сюда!.. Спросите вот Прохора Гурьича: я выложил ему все как есть. Правда, Прохор Гурьевич, правда?

Он лгал слишком уж явно, и Анна Тихоновна, не перебивая, только сильнее и сильнее кусала губы. Скудин участливо, поглядывал на нее, вздыхал, но, видно, ничего не имел против, что зачин нежданной встречи проводится хоть и дешевым, но опытным оратором.

— Вы гневаетесь на меня, Анна Тихоновна. Вы думаете — перед вами похититель вашего спокойствия, вашей безопасности! Вывез, мол, из столицы и бросил на лютую казнь. Будь проклят час, когда я посмел увлечь вас на роковой этот шаг! Ведь он мог нам стоить вашей жизни! Да кто же во всем свете, кроме проклятых фашистов, предвидел сатанинский их план? В несчастное утро, когда я… ведь я под бомбами, в пламени огня, забыв самого себя…

— Вы забыли не одного себя, а всю труппу, с которой обязаны были… — оборвала его Анна Тихоновна, но оратор не дал ей кончить.