12 шедевров эротики - Гюстав Флобер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы думаете, — добавил он, — что бедняга не поймет вашего милого воровства?
Эмма вся так и сжалась, точно ее ударили обухом по голове. Лере прохаживался от окна к столу и обратно и все повторял:
— А я покажу… А я покажу…
Потом вдруг подошел поближе и мягко сказал:
— Я знаю, что это не очень приятно, но в конце концов от этого еще никто не умирал, и раз другого способа вернуть мне деньги у вас нет…
— Но где же мне их взять? — ломая руки, говорила Эмма.
— Э, да у вас ведь есть друзья!
И поглядел на нее так пронзительно и страшно, что она вся содрогнулась.
— Обещаю вам! — сказала она. — Я подпишу…
— Хватит с меня ваших подписей!
— Я еще продам…
— Да бросьте! — проговорил Лере, пожимая плечами. — У вас больше ничего нет.
И крикнул в слуховое окошко, выходившее в лавку:
— Аннет! Не забудь о трех отрезах номер четырнадцать.
Появилась служанка; Эмма поняла и спросила, сколько нужно денег, чтобы прекратить все дело.
— Слишком поздно!
— Но если я вам принесу несколько тысяч франков, четверть суммы, треть — почти все?
— Нет, нет, ни к чему это.
Он осторожно подталкивал ее к лестнице.
— Заклинаю вас, господин Лере, еще хоть несколько дней!
Она рыдала.
— Ну вот! Теперь слезы!
— Вы приводите меня в отчаяние!
— Подумаешь! — сказал Лере и запер дверь.
VII
На другой день, когда судебный пристав мэтр Аран с двумя понятыми явился к ней описывать имущество, она вела себя стоически.
Посетители начали с кабинета Бовари, но не стали накладывать арест на френологическую голову, отнеся ее к орудиям профессиональной деятельности; зато переписали в кухне все блюда, горшки, стулья, подсвечники, а в спальне — все безделушки, какие были на этажерке. Пересмотрели все платья Эммы, белье, туалетную комнату; все ее существование, со всеми интимнейшими своими уголками, лежало перед этими тремя мужчинами на виду, словно вскрываемый труп.
Мэтр Аран, в застегнутом на все пуговицы тонком черном фраке, в белом галстуке и панталонах с крепко натянутыми штрипками, время от времени повторял:
— Вы разрешаете, сударыня? Вы разрешаете?
Часто раздавались его восклицания:
— Прелестно!.. Очень изящно!
И снова он принимался писать, макая перо в роговую чернильницу, которую держал в левой руке.
Покончив с комнатами, поднялись на чердак.
Там у Эммы стоял пюпитр, где были заперты письма Родольфа. Пришлось открыть.
— Ах, корреспонденция! — со скромной улыбкой сказал мэтр Аран. — Но разрешите, пожалуйста: я должен убедиться, что в ящике ничего другого нет.
И он стал легонько наклонять конверты, словно высыпая из них червонцы. Негодование охватило Эмму, когда она увидела, как эта толстая рука с красными, влажными, словно слизняки, пальцами касается тех листков, над которыми некогда трепетало ее сердце.
Наконец-то они убрались! Вернулась Фелиситэ: Эмма выслала ее в дозор, чтобы она отвлекла Бовари; сторожа, оставленного при имуществе, быстро поместили на чердаке и взяли с него слово, что он оттуда не двинется.
Вечером Эмме показалось, что Шарль очень озабочен. Она тоскливо следила за ним, и в каждой складке его лица ей чудилось обвинение. Но вот глаза ее обращались к заставленному китайским экраном камину, к широким портьерам, к креслам, ко всем этим вещам, услаждавшим ей горечь жизни, — тогда ее охватывало раскаяние, или, скорее, бесконечная досада, не гасившая страсть, а только разжигавшая ее. Шарль спокойно помешивал угли в камине, поставив ноги на решетку.
Был момент, когда сторож, наверно соскучившись в своем тайнике, произвел какой-то шум.
— Там кто-то ходит? — сказал Шарль.
— Да нет, — отвечала Эмма, — это, верно, забыли закрыть окно, и ветер хлопает рамой.
На другой день, в воскресенье, она поехала в Руан и обегала там всех банкиров, о каких только слыхала. Но все они были за городом или в отъезде. Эмма не сдавалась; у тех немногих, кого ей удалось застать, она просила денег, уверяя, что ей очень нужно и что она отдаст. Иные смеялись ей прямо в лицо; все отказали.
В два часа она побежала к Леону, постучалась. Ее не впустили.
Наконец появился он сам.
— Зачем ты здесь?
— Тебе это неприятно?
— Нет… но…
И он признался: хозяин не любит, чтобы жильцы «принимали женщин».
— Мне надо с тобой поговорить, — сказала Эмма.
Он взялся за ключ. Она удержала его.
— О нет, не здесь — у нас.
И они пошли в свою комнату в гостиницу «Булонь».
Войдя, Эмма выпила большой стакан воды. Она была очень бледна. Она сказала:
— Леон, ты должен оказать мне услугу.
И, крепко схватив его за руки, тряся их, объявила:
— Послушай, мне нужны деньги — восемь тысяч франков!
— Да ты с ума сошла!
— Нет еще!
И она тотчас рассказала про опись, обрисовала свое отчаянное положение: Шарль ничего не знает, свекровь ненавидит ее, отец ничем не может помочь; но он, Леон, он должен похлопотать и найти эту необходимую сумму…
— Но что же делать?..
— Как ты жалок! — воскликнула Эмма.
Тогда он глупо сказал:
— Ты преувеличиваешь беду. Возможно, твой старик успокоится на какой-нибудь тысяче экю.
Тем больше оснований попытаться что-нибудь сделать; быть не может, чтобы нельзя было достать три тысячи франков. Наконец Леону удалось бы занять и от ее имени.
— Иди же, попытайся! Так надо! Ну, беги!.. О, постарайся, постарайся! Я буду так любить тебя!
Он ушел, но через час вернулся и торжественно сказал:
— Я был у троих… ничего не вышло!
Неподвижно, молча сидели они лицом к лицу по обе стороны камина. Эмма, вся кипя, пожимала плечами. Он услышал ее шепот:
— На твоем месте я бы уж нашла!
— Но где же?
— У себя в конторе!
И она поглядела на него.
Адская смелость лучилась из ее горящих глаз; веки сладострастно смежались, она подстрекала его взглядом. Леон почувствовал, что воля в нем слабеет под немым воздействием этой женщины, толкающей его на преступление. Тогда он испугался и, чтобы прервать разговор на эту тему, вдруг хлопнул себя по лбу.
— Да ведь ночью должен вернуться Морель! — воскликнул он. — Надеюсь, он мне не откажет. (Морель, сын очень богатого коммерсанта, был его приятелем.) Завтра я принесу тебе деньги, — заключил он.
Эмма, казалось, приняла это далеко не с таким восторгом, как он воображал. Неужели она подозревала ложь? Он покраснел и заговорил снова:
