Рыцарь Христа (Тамплиеры - 1) - Октавиан Стампас

Не могу сказать, что к этому времени я уже успел подружиться с братьями Годфруа. Напротив того, поначалу мы испытывали друг к другу взаимную неприязнь. Гигант Бодуэн, чуть ли не пяти локтей в высоту, отличался вспыльчивым и вздорным нравом, ему ничего не стоило сказать кому-то обидное слово, ибо он не понимал, что может обидеть человека, а что нет. Многим он наносил оскорбление тем, что полагал, будто все женщины мира принадлежат одному ему, а всем остальным - объедки. Ни умом, ни красноречием, ни образованностью он при этом не блистал, будучи полностью уверенным, что внешняя красота, могущество мышц и природная наглость сторицей возмещают в человеке все остальные качества. Лишь много времени спустя после знакомства с ним, когда мне довелось разделять с ним тяготы войны, я обнаружил в нем человека с добрым сердцем, который не бросит в беде, человека верного узам воинской дружбы, которая скрепляет мужчин между собою лучше всякой другой, на всю жизнь.

Другой брат герцога Буйонского, Евстафий, отличался еще большей грубостью и невоспитанностью, наглостью и толстокожестью, но при этом Бог не дал ему такой замечательной внешности, как Годфруа и Бодуэну. В маленьких прищуренных глазках все время желтела неизбывная злобность, рот, полный щербин и гнилых зубов, постоянно исторгал из себя скабрезности и ругательства. К тому же, Евстафий заикался и прихрамывал на одну ногу. Но все равно считал себя неотразимым, а свое достоинство как человека, принадлежащего к ветви Евстафия Буйонского, недосягаемым, хотя я, например, до сих пор затруднюсь ответить, чем это достоинство так уж лучше титула графа Зегенгеймского. Но и с Евстафием я со временем примирился, ибо увидел в нем потаенные добродетели, такие же, как в Бодуэне.

Но, конечно, Годфруа сильно отличался от своих двух братцев. Он был высок и красив, как Бодуэн, но при этом отличался воспитанностью и хорошим образованием, к которому стремился всю жизнь самостоятельно. Он был деликатен с людьми до тех пор, покуда судьба не сводила его с этими людьми в рукопашном бою. Тут уж он становился зверем, на которого страшно было глядеть. В отличие от Бодуэна и Евстафия он никогда не пьянел на пирах, а если и пьянел, то не терял способности мыслить, рассуждать и оставаться приятным в общении, в то время как братья его хмелели от двух-трех выпитых кубков, начинали молоть всякий вздор и совершать массу непредвиденных, а порой и опасных, глупостей.

В нашем войске, покамест довольно беспрепятственно двигающемся на восток, отряды, которыми командовали Годфруа, Бодуэн и Евстафий, составляли основной костяк. Я входил в число более мелких полководцев, выходцев из разных мест Лотарингии, Швабии, Баварии, Франконии, Саксонии, Фризии. После долгих лет разлуки я был неописуемо счастлив увидеть в войске Годфруа Буйонского моих старых друзей - Эриха Люксембургского и Дигмара Лонгериха.

За то время, как мы не виделись, Эрих сильно возмужал, стал шире в плечах и крепче. Он пережил смерть жены, умершей от чумы в прошлом году и оставившей ему слабенького, болезненного сына. Он словно стыдился того, что не уберег свою супругу, и может быть поэтому приобрел какую-то неприятную особенность очень тихо и невнятно говорить, так что при разговоре волей-неволей на него начинали сердиться, а то и вовсе прекращали беседу. Правда, со временем стало ясно, что он не так уж и безутешен. Еще когда мы шли через Венгрию, он начал заглядываться на хорошеньких мадьярок. Хорватки тоже не оставляли его равнодушным, а в Белграде он принялся ухаживать за прелестной дочерью одного сановника-серба.

Дигмар, напротив, почти не изменился. Он был так же толст и добродушен, как прежде, только что борода у него сделалась поокладистее и почернее. Он до сих пор не был женат и очень смешно рассказывал, как пять раз собирался обзавестись супругой и как всякий раз прогонял своих невест. Одна была так болтлива, что в ее присутствии засыхали цветы; другая сразу же принялась ревновать своего жениха к каждой трещинке, да так, что от ее ревности у коров еще в вымени прокисало молоко; третья оказалась невероятной красавицей, но при этом такой глупой и скучной, что все полы замка в Лонгерихе были усыпаны толстым, по щиколотку, слоем дохлых мух; четвертую Дигмар едва ли не в первый же день знакомства застукал в объятиях своего конюха; ну а пятая так долго уверяла его, что после свадьбы останется девственницей, ибо посвятила себя образу Марии Египетской, что Дигмар в конце кондов поверил ей и, решив не заводить себе жену вечную девственницу, прогнал ее, влепив на прощание оплеуху, когда она стала призывать на его голову все силы ада. Теперь Дигмар всерьез рассчитывал попытать счастья в дальних странах и, быть может, найти себе подходящую супругу среди византийских добрых, умных и обходительных красавиц.

Вот с этими людьми, Христофор, я и дошел к Рождеству до славного и великого града Константинополя. Равнину, лежащую на подступах к этой грандиозной столице, покрывал легкий снежок, выпавший за день до того, как мы приблизились к городу, с востока, со стороны Босфора. Дул влажный и холодный ветер, но светило солнце, и величественная панорама разворачивалась перед нами во всей своей сверкающей красоте. Навстречу нам выехал большой отряд послов императора Алексея, уже издалека видно было роскошество их ярких парчовых одежд, вытканных золотыми узорами и подбитых бобровым мехом. Наши грубоватые одеяния, хотя, подъезжая к Константинополю, мы нарядились в самое лучшее, ни в какое сравнение не шли с облачениями богатых византийцев.

Вдруг среди напряженных, настороженных лиц посланников Алексея мелькнуло знакомое улыбающееся лицо, и мы с Годфруа в один голос воскликнули:

- Гуго!

Граф Вермандуа отделился от императорских посланцев и первым подскакал к нам на вороном коне, мы по-братски обнялись с ним, и он от восторга, что видит нас, даже прослезился.

- Какими судьбами, Гуго? - спросил Годфруа.

- Ах, не спрашивайте,- нахмурившись, махнул рукой двоюродный брат моей Евпраксии.- Я несчастнейший из людей. Желание отличиться среди всех крестоносцев погубило меня. Я хотел первым привести свое войско в Константинополь, но мой корабль потерпел страшное крушение у берегов Греции, в живых осталось лишь два десятка моих рыцарей, и я сам, слава Богу, цел. Вот уже месяц как я живу у Алексея. О, как живут в Константинополе! Это Рим времен Августа, Афины времен Перикла. Но вы сами все увидите.

В это время послы Алексея уже подъехали к нам и ждали возможности заговорить. Все они выглядели весьма высокомерно, глядя на нас с нескрываемым превосходством. Однако когда начались переговоры меня поразило, какой высокопарной лестью они принялись осыпать нас, называя ослепительными лучами солнца, долетевшими до ближних восточных пределов мира, чтобы озарить земли, над которыми сгустились тучи. Каких только эпитетов не пришлось выслушать в свой адрес Годфруа, Бодуэну, Евстафию и всему нашему крестовому воинству. Даже на мою долю выпало немало славословий. Затем нам было сказано, что мы можем выбирать себе любое место в окрестностях Константинополя для устройства лагеря, ибо, судя по всему, нам придется здесь ожидать прихода основных сил крестоносцев под предводительством Раймунда Тулузского и Боэмунда Тарентского. Если мы дадим слово, что не будем чинить никаких неприятностей жителям Константинополя и окружающих его селений, император обещает доставлять нам продовольствие по сниженным ценам. Когда же посланники сообщили, что по приказу Алексея по всей округе расставлены мощные отряды наемников-печенегов, призванных охранять нашу безопасность, я почти сразу сообразил: нам дают понять, что в случае чего мы вынуждены будем вступить в бой с этими кровожадными варварами из венгерских и южнорусских степей, любителями сырого и мерзостного мяса, пожирателями крыс, кошек и сусликов. Тут я и вовсе стал подмечать, что под витиеватой словесной вязью, полной лести и славословий, кроется множество угроз в наш адрес. Я посмотрел на Годфруа, и заметил, что он тоже постепенно мрачнеет лицом. Послы принялись делать туманные намеки на какое-то особенное условие, при котором Алексей гарантирует крестоносцам всякую поддержку и помощь. Тут герцог Нижней Лотарингии не выдержал и спросил напрямую, что же еще такое требуется от него и его рыцарей. Послы вновь принялись юлить, но тут вмешался граф Вермандуа: