Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм - Эллен Датлоу

— Кто эта дама? — спросил Баккарат, настойчиво повторяя вопрос, заданный им раньше. — Что она такое? Этот несчастный Трэйнор, да обречет его Господь на ад, пусть бы он получил сердечный приступ и умер. Такая женщина — и кому какое дело, сколько ей лет?

Тони Флэкс недоверчиво застонал и произнес:

— Клянусь, эта женщина либо призрак Вирджинии Вульф, либо ее прямой потомок. Всю мою жизнь меня влекло к Вирджинии Вульф, а теперь она появляется здесь с этим уродливым жуликом, Чиппи Трэйнором! Иди отсюда, Билл, мне нужно разработать план.

В 4.15 трое заговорщиков сделали вид, что не замечают плагиатора, который крадучись, как-то по-звериному, входил в Салон. Серебристые волосы Макса Баккарата, подстриженные, вымытые и уложенные во время срочного сеанса у парикмахера, словно сияли мужественным светом, пока Макс усаживался на удобную половину дивана и расставлял перед собой чашку с кофе без кофеина и тарелку с шоколадками и небольшими пирожными, будто готовя солдат к сражению. Каучуковые подбородки Тони Флэкса, выбритые дважды, покраснели и лоснились, а очки блестели. Из-под полы его полушинели, на этот раз отглаженной, виднелись цветные гольфы в ромбик — от узловатых коленей до пары модных двухцветных ботинок. Билл Мессинджер надел под пиджак своего костюма в тонкую полоску новенькую, с иголочки, черную шелковую рубашку с короткими рукавами и высоким воротничком, только сегодня утром доставленную курьером из магазина на углу Шестьдесят Пятой и Мэдисон. Нарядившись таким образом, давние обитатели двадцать первого этажа, похоже, целиком ушли в самовосхищение и в политическую дискуссию и лишь потом соизволили обратить внимание на присутствие Чиппи. Взгляд Макса скользнул по Трэйнору и задержался на двери.

— Твоя приятельница присоединится к нам? — спросил он. — Мне кажется, она вчера сделала несколько ценных замечаний, и я бы с удовольствием послушал, что она думает о нашем положении в Ираке. Оба моих друга — простодушные либералы, от них невозможно добиться ничего толкового.

— Тебе не понравится то, что она думает об Ираке, — ответил Трэйнор. — И им тоже.

— Ты так хорошо ее знаешь? — осведомился Тони.

— Можно сказать и так.

Полы халата Трэйнора разошлись ниже спины, когда он наклонился над столиком, чтобы налить себе кофе, и трое мужчин поспешно отвели взгляды.

— Завяжи его, Чиппи, ладно? — попросил Билл. — А то получается вид на Эуганские холмы.

— Ну так смотри в другую сторону. Я наливаю себе кофе, а потом еще выберу парочку этих вкусняшек.

— Так ты что же сегодня, один? — поинтересовался Тони.

— Похоже на то.

— Кстати, — сказал Билл, — ты был совершенно прав, когда сказал, что ничто на свете не бывает так просто, как кажется. Существует больше чем две стороны одного и того же вопроса. Я имею в виду — разве не в этом был смысл нашего разговора об Ираке?

— Может быть, для тебя, — ответил Макс. — Ты рад соглашаться с обеими сторонами до тех пор, пока их печатают в «Нейшн».

— Во всяком случае, — продолжал Билл, — пожалуйста, скажи своей подруге, что в следующий раз, когда она решит навестить больницу, мы постараемся не забыть, что она говорила о порядочности.

— А с чего ты решил, что она собирается вновь сюда прийти?

— Кажется, она к тебе очень привязана, — сказал Тони.

— Леди упоминала твою ограниченность. — Чиппи закончил выбор угощения и наконец-то запахнул халат. — Удивляюсь, что тебе хочется снова ее увидеть.

Щеки Тони покраснели еще сильнее.

— Я уверен, что в каждом из нас есть ограниченность. В сущности, я как раз припомнил…

— О? — Чиппи задрал вверх свой носище и посмотрел на собеседника сквозь маленькие очки. — Неужели? И что именно?

— Ничего, — ответил Тони. — Мне вообще не стоило ни о чем говорить. Извини.

— Кто-нибудь из вас был знаком с миссис Ла Вэлли, леди из комнаты двадцать один двенадцать? — спросил Билл. — Она умерла сегодня ночью. Кроме нас, она была единственной обитательницей этого этажа.

— Я знал Эди Ла Вэлли, — ответил Чиппи — Собственно, мы с моей приятельницей заглянули к ней вчера вечером и неплохо поболтали, как раз перед ужином. Я рад, что смог попрощаться со старушкой.

— Эди Ла Вэлли? — уточнил Макс. — Постой, постой. Кажется, я припоминаю…

— Погоди, и я тоже, — сказал Билл. — Только…

— Я знаю: это та самая девушка, что работала с Ником Видлом над «Викингом» тридцать лет назад, когда Видл слыл золотым мальчиком, — сказал Тони. — Изумительная девушка. Она вышла за него замуж и какое-то время побыла Эдит Видл, а после развода вернула свою прежнюю фамилию. Мы пару месяцев встречались с ней году в восемьдесят четвертом — восемьдесят пятом. Что с ней произошло потом?

— Она шесть лет вела для меня исследовательскую работу, — ответил Трэйнор. — Она не была моей единственной помощницей, потому что обычно я платил троим, не считая парочки студентов-выпускников. Однако Эди отлично работала. Исключительно добросовестно.

— И была сногсшибательно, необыкновенно хороша, — заметил Тони. — Во всяком случае, пока не попала в лапы к Нику Видлу.

— Я не знал, что у тебя работало столько исследователей, — заметил Макс. — А не могло быть так, что именно поэтому все те цитаты оказались?..

— Сознательно искажены? Полагаю, ты это хотел сказать? — отозвался Чиппи. — Ответ — нет.

Под его носом исчез жирный, покрытый сахаром квадратный кусок бисквита.

— Но Эди Видл, — задумчиво произнес Макс. — Клянусь Богом, думаю, я…

— Не думай об этом, — сказал Трэйнор. — Именно так она и сделала.

— Должно быть, к концу Эди выглядела совсем по-другому. — Голос Тони звучал почти с надеждой. — Двадцать лет, болезнь и все такое.

— Мы с приятельницей решили, что она почти не изменилась. — Вялое, чем-то похожее на морду сонного слона, лицо Чиппи повернулось к Тони Флэксу: — Ты собирался нам что-то сказать?

Тони опять вспыхнул.

— Пожалуй, нет.

— Может быть, всплывают старые воспоминания. Такое часто случается ночью, если поблизости кто-то умирает — как будто смерть что-то пробуждает.

— Смерть Эди определенно пробудила тебя, — заметил Билл. — Ты вообще слышал когда-нибудь, что двери можно закрывать?

— Медсестры все равно вламываются, да и замков нет, — ответил Трэйнор. — Уж лучше быть откровенным, особенно на двадцать первом этаже. Кажется, у Макса что-то на уме?

— Да, — сказал Макс. — Если Тони не хочет рассказывать, расскажу я. Вчера ночью всплыло одно мое старое воспоминание, как выразился Чиппи, и мне хотелось бы скинуть его с души, если это подходящий термин.

— Хороший мальчик, — одобрил Трэйнор. — Возьми еще одну вкуснятинку и поведай нам обо всем.

— Это случилось, когда я был ребенком, — начал Макс и вытер рот хрустящим льняным носовым платком.

Билл Мессинджер и Тони Флэкс, казалось, замерли.

— Я вырос в Пенсильвании, в долине реки Саскуэханы. Странное это место, более дикое и отдаленное, чем может показаться, и более деревенское, особенно если попасть в Бесконечные горы. У моих родителей была лавка, в которой, как я был уверен, продавалось все, что только существует под солнцем, а мы жили в соседнем доме, ближе к окраине города. Город назывался Мэншип, хотя вряд ли вы найдете его на картах. У нас были школа в один класс, епископальная церковь, унитарианская церковь, продуктовая лавка и магазин, в котором торговали зерном; потом — место под названием «Закусочная», брошюрный дом и таверна «Пыльно-ржаво». С грустью признаюсь, что мой отец проводил там слишком много времени. Когда он приходил домой «на бровях» — а так случалось почти каждый вечер, — он бывал в скверном настроении. Видите ли, он постоянно чувствовал себя виноватым, потому что мать часами гробилась в лавке, да еще и ужин готовила; это приводило ее в ярость, от которой отцу было только хуже. Чего ему по-настоящему хотелось, так это отлупить самого себя, но я был более легкой мишенью, поэтому он лупил меня. В наши дни это назвали бы издевательством над ребенком, но тогда, да еще в местечке вроде Мэншипа, это считалось нормальным воспитанием, во всяком случае, для пьяного. Хотелось бы мне сказать вам, друзья, что все закончилось хорошо, мой отец стал трезвенником, мы помирились, я его простил и так далее, но ничего подобного не произошло. Совсем наоборот, он становился все гаже и гаже, а мы нищали и нищали. Я научился ненавидеть старого ублюдка; ненавидел его и тогда, когда машина старьевщика задавила его прямо перед «Пыльно-ржаво», а было мне одиннадцать лет. Тысяча девятьсот тридцать пятый год, самый разгар Великой Депрессии. Отец лежал мертвый посреди улицы, а старьевщик его даже не заметил. Я твердо вознамерился выбраться из этого забытого Богом городишки, и долины Саскуэханы, и Бесконечных гор, и я это сделал, потому что теперь я здесь, в замечательном месте, если мне будет позволено погладить себя по голове. Чем я занимался? Я умудрялся управлять лавкой, даже когда учился в старших классах в соседнем городке, а потом получил стипендию для учебы в университете Пенсильвании, и обслуживал там столики, и работал барменом, и посылал деньги матери. Через два дня после моего выпуска она умерла от сердечного приступа. Такой была ее награда.