Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник. - Алексей Зверев

Наконец мы пожали друг другу руку и распрощались. Двумя днями позже студент оставил на моем столе, когда я вышла, бутылку виски. Очевидно, он искренне хотел сделать мне подарок. До возвращения брата из Вьетнама я больше не видела военных сувениров подобного рода.

В ту осень, когда мы жили в Форт-Силле, наша семья съела пятьсот голубей. Начался пятидесятидневный охотничий сезон — разрешался отстрел до десяти голубей в день, — и каждый день мать подавала к столу птиц. Печеных, тушеных и жареных. Отбитых и фаршированных, в оливковом масле или в собственном соку. Но их было слишком много — крошечные, в форме сердечка, грудинка заметно выпирает даже под соусом. Однажды, когда перед нами поставили очередное блюдо с голубями, Макартур сказал:

 — Что ж, насладимся запеченным тунцом. Смотрите-ка, в горшочке и сыр, и толченые крекеры! — Он передал блюдо мне. — А ты что возьмешь, Джемма?

 — Креветок, — ответила я. — С лимоном.

Таким образом, блюдо обошло весь стол. Мать предпочла мясо молодого барашка, бабушка — свиную отбивную. Отец долго колебался, прежде чем взял вилку. Всю свою жизнь он стрелял дичь для семейного стола, полагая, что учит домашних экономии, а сына — самостоятельности; никто никогда на эту тему не шутил. Отец посмотрел на Макартура. Хотя он никогда это вслух не говорил, Макартур был воплощением его мечты о сыне — добродушный и высокий, умный и послушный, бьет из своей мелкокалиберной винтовки в самое яблочко.

 — Ладно, — наконец произнес отец. — Я съем бифштекс.

Тем не менее после обеда он сказал:

 — Если уж вы в таком игривом настроении, давайте займемся чем-нибудь стоящим. Сыграем в «Двадцать вопросов». — Он вынул из кармана ручку и разгладил бумажную салфетку, чтобы вести счет. И снова посмотрел на Макартура. — Я загадал. Что это?

Играть должны были мы все, но взгляд отца подразумевал, что основным его соперником будет Макартур.

Макартур попытался придать лицу бесстрастно-вежливое выражение профессионального игрока.

 — Это животное? — спросил он.

Отец принял задумчивый вид. Он вперил взгляд в свечи, уставился на потолок. Все это входило в игру: полагалось сбивать соперника со следа.

 — Да, животное.

 — Это жаба? — спросила бабушка.

 — Нет-нет, — сказал Макартур. — Еще рано задавать такой вопрос.

 — Определенно не жаба, — ответил отец и с подчеркнутым удовлетворением поставил на салфетке жирный минус. Это тоже было частью игры — действовать сопернику на нервы.

 — Больше, чем хлебница? — спросила мать.

 — Это Эйфелева башня? — спросила бабушка.

Снова отец с преувеличенным усердием сделал отметку.

Макартур опустил голову, подпер лоб руками — поведение, недостойное настоящего мужчины.

 — Сядь нормально, — приказал отец. — Думай!

 — Давайте займемся чем-нибудь повеселее, — предложила бабушка. — Это игра скучная.

 — А мы не развлекаемся, — отрезал отец. — Мы учимся мыслить логически.

Наконец набралось все двадцать «нет», и отец открыл, что он загадал. «Сияние сигнальной ракеты» — вспышка взорвавшегося пороха. Действительно, если согласиться, что углерод извлекается из органики, порох, можно сказать, «происходит» от животных, растений и минералов.

Отец плеснул себе в стаканчик и откинулся на спинку кресла, приготовившись рассказать нам историю. Впервые он играл в эту игру, когда был солдатом и плыл в Англию. Корабль входил в состав одного из самых больших конвоев, пересекавших Атлантический океан во время второй мировой войны. Море волновалось, поблизости рыскали германские подлодки. Многих мутило, и все чувствовали себя не в своей тарелке. Тогда стали играть, и дулись в «Двадцать вопросов» на протяжении двух дней. Именно в той игре отец загадал «сияние сигнальной ракеты».

Пожалуй, он никогда не рассказывал нам более «военной» истории. Из Англии отец проследовал к побережью Нормандии, участвовал в разгроме немецкого контрнаступления в Арденнах, но, вспоминая войну, он неизменно говорил о бравых молодцеватых мужчинах в часы отдыха. Закончив рассказ, он уставился на свой стакан с виски, подобно запойному пьянице, — так смотрят в магический шар.

В ту весну, которая последовала за сезоном голубей, Макартур приобрел двух живых цыплят. Магазин в городке, рядом с которым стоял гарнизон, в субботу перед вербным воскресеньем дарил цыплят первым ста покупателям. Макартур вошел в двери первым, а потом еще пятьдесят седьмым. Он назвал цыплят Гарольд и Жоржетта и имел большие планы: собирался научить их считать, ходить по проволоке и кататься на специальном маленьком чертовом колесе.

Неделю спустя, когда мы были в церкви, Гарольда и Жоржетту съел наш кот. Цыплята жили в открытом картонном ящике, стоявшем на холодильнике. Никто и представить не мог, что жирный и ленивый Медведь Эл совершит такой подвиг ради лишней трапезы.

Глядя на светлые перышки, оставшиеся в коробке, Макартур произнес:

 — Он сожрал их целиком, вместе с клювами…

 — Бедные цыплята, — сказала мама.

 — Они все время верещали, — заметила бабушка. — Им следовало держать свои клювики на запоре.

Все посмотрели, не плачет ли Макартур. У нас в семье считалось, что мужественно встретить невзгоду — значит преодолеть ее.

 — Расстраиваться нет причины, — весомо изрек отец. — Так устроена природа.

Самой природой определено, что коты едят птиц, сообщил он нам. Есть даже такие птицы, которые едят других птиц. А некоторые звери едят котов. Все, что идет в пищу, когда-то было живым. Разве бифштекс не был частью бычка? Макартур отвернулся на миг и закатил глаза. Отец призвал на помощь жестикуляцию и, форсируя голос, стал читать лекцию о дарвинских принципах естественного отбора. Он выразился так: «Природа, окровавленная клыком и когтем». Фраза, похоже, пришлась ему по душе, и он повторил ее вновь. Когда он в третий раз сказал «природа, окровавленная клыком и когтем», тихо подошедшего к нему сзади Медведя вырвало на пол еще узнаваемыми кусочками Гарольда и Жоржетты.

Макартур так и не стал охотником на птиц. Когда он в подарок на двенадцатилетие получил ружье, мы квартировались в Италии. Итальянцы, народ бедный, никогда не преминут подстрелить птицу, чтобы обеспечить себе пропитание. Они извели всю дичь и теперь добивали прилетавших на зиму в теплые края немецких певчих птиц. Так беды итальянской экономики позволили моему брату перейти с птиц на мишени. Вскоре после дня рождения его взяли на стрельбище в Кемп-Дерби и дали сделать пятьдесят выстрелов по черно-желтым тарелкам, именуемым «голубями». Пятьдесят раз испытать отдачу — немало для мальчика, даже такого крупного для своего возраста, как Макартур. Когда он к вечеру пришел домой, по плечу разливался синяк.

 — Наверное, стоило подождать, пока он подрастет, — заметила мать.

 — Что случилось с истинно американскими видами спорта? — возмутилась бабушка. — Неужели он не может научиться что-нибудь швырять или пинать?

Спустя несколько месяцев мы все поехали с Макартуром на его первое соревнование, и он все приговаривал: «Смотрите, смотрите — Крошка Макартур забыл зарядить ружье, и фальшивые птицы валятся невредимыми на землю». Он не любил генерала, чье имя носил. Когда что-то было не так, он всегда называл себя «Крошка Макартур». И ничуть не восхищался, в отличие от наших родителей, его знаменитой фразой: «Я еще вернусь!» Обычные имена, такие, как Джон или Джоан, можно было посмотреть в бабушкином «Словаре христианских имен». По поводу имени Макартур брату пришлось провести исследование. Генерал, пришел к выводу он, красиво говорил, но на следующий день после Пёрл-Харбора позволил японцам разбомбить весь американский воздушный флот прямо на аэродромах. Генерал Макартур послал войска на Батан, но не отправил с ними грузовики с продуктами для батальонов. Генерал бежал в Австралию, молвив свои знаменитые слова, и бросил людей погибать в Марше Смерти.

 — Все будет в порядке, если ты не станешь таращиться в окна, — сказал отец. «Таращиться в окна» значило в его устах быть рассеянным.

 — Я закрываю ставнями все мои окна, — ответил Макартур. — Задраиваю все люки в голове.

Что-то случилось с Макартуром, когда состязание наконец началось и он, единственный мальчик среди стрелков, вышел на рубеж. Скулы его резко обозначились. Глаза стали непроницаемыми — это были глаза человека, который умеет хранить тайну. После второй серии он был третьим среди пяти участников. Никто не разговаривал, кроме некоего мистера Димпла — инженера, работавшего в Италии на американское правительство, единственного штатского на стрельбище.

 — Проклятое солнце, — сетовал мистер Димпл. — Проклятые деревья.

Стоял жаркий солнечный день, и на фоне соснового леса трудно было разглядеть взмывающие тарелочки.