Валентайн - С. Сомтоу

Эти проклятые сатанисты. Заморочили девочке голову. Моя ошибка. Не надо мне было ей разрешать работать в этом отеле. И надо было уехать из Паводка — сразу после пожара в Узле... было же ясно, что теперь все покатится под откос. Города, выгорающие без причины, какие-то жуткие россказни очевидцев, которые видели бог знает что... и теперь еще эти киношники... понаехали тут... будить призраки прошлого. И вот, пожалуйста — разбудили. Они забрали ее Шеннон... прямо в объятия тьмы. Узел был проклят, и теперь это проклятие распространилось и на Паводок тоже. Мы все катимся в бездну, и спасения нет... все мы, кто помнит ту ночь пожара...

Она вдруг поняла, что плачет. Тихонько, чтобы никто не видел. Впрочем, никто на нее и не смотрел. А если бы даже смотрел, то не стал бы ее осуждать. В конце концов она старая женщина и вольна плакать, если ей хочется. Она плакала, а этот мальчик-индеец и полицейский продолжали говорить о ней, словно ее и не было рядом, словно она не сидела здесь, в том же фойе... они все говорили, и говорили, и говорили. Она закрыла лицо руками.

А потом кто-то прикоснулся к ее рукам.

— Не плачьте, мэм, — сказал тихий голос. Такой ласковый. Такой знакомый.

Он убрал ее руки с лица, и она подняла глаза на джентльмена, чей голос звучал с таким искренним сочувствием. Это было настоящее чудо. Она не верила своим глазам.

Перед ней стоял Дамиан Питерс.

— Я вас видела по телевизору, — сказала она. — О, вы посланник небесный. Ангел Господень.

Питер коротко хохотнул.

— Да, иногда меня так называют, — сказал он. — Но я стараюсь не впадать в грех гордыни.

— О Господи, это правда вы? А я думала, вы пришли забрать меня на небеса.

— О, стать ангелом смерти, миссис... э-э...

— Битс.

— Это была бы большая честь. Но нет, я всего лишь скромный странствующий проповедник. Приятно с вами познакомиться. И мне больно видеть, как вы горюете.

— Мне уже легче, — сказала она.

— Может, поднимемся ко мне в номер и... — тут он ей подмигнул, своим «фирменным подмигиванием», которое постоянно использовал в своих трансляциях, — ...выпьем чего-нибудь освежающего? Все будет очень прилично, я вас уверяю, поскольку мы будем там не одни, а с... э-э... еще одной дамой. И я попробую вам помочь как-то избыть вашу печаль.

Миссис Битс улыбнулась. Преподобный Питерс — человек знаменитый. По телевизору выступает. Да, она потеряла все, что имела и что любила, но она знала, что на телевидении творят чудеса. И не раз испытала это на себе, когда протягивала руки, чтобы прикоснуться к экрану, пока Питерс шептал ей о небесной любви...

• ангел •

Эйнджел пел. Это было вовсе не обязательно, но он просто не мог сдержаться. Все равно его заглушал голос, льющийся из скрытых динамиков. Он пел для себя. Чтобы было, на чем сосредоточиться, пока оператор снимал его крупным планом.

Один раз — всего один раз — он по ошибке взглянул прямо в объектив, нарушив тем самым самое первое правило съемки. Он увидел свое отражение в линзе. Только это был не он. Это был Тимми. И Тимми тянул к нему руки, Тимми звал его из-за стены огня...

— Время подходит, — сказал Тимми. — Скоро мы оба освободимся.

Эйнджел тут же отвел взгляд. Но было уже поздно. Режиссер крикнул: «Стоп!», — и все вернулись на первоначальную разметку для нового дубля.

Камера в работе. Дубль двенадцать. Мотор.

Эйнджел пел. Отдавшись музыке целиком. Он закрыл глаза и выхватывал музыку прямо из воздуха — тонкую ниточку звука.

Так хорошо. Так красиво. Гул разговоров вокруг, потому что снимали без звукового сопровождения, и никто не соблюдал тишину, но теперь ему было уже все равно — он погрузился в свой собственный мир и впустил Тимми к себе в сердце.

Больше он не смотрел в камеру. Но ему и не надо было туда смотреть. Он знал, что Тимми там будет всегда — для него.

Так хорошо. Так красиво.

• колдунья •

Она услышала, как ключ повернулся в замке. Услышала, как Дамиан насвистывает «Удивительную благодать». Это был их условный сигнал.

Она притаилась за дверью. Дверь открылась, в номер кто-то вошел, какая-то старая женщина, и Симона сразу же прижала ей к лицу платок, пропитанный хлороформом. Дамиан держал ее за руки. Женщина почти не сопротивлялась — разве что в самый первый момент. Но это была старуха, в которой уже не осталось сил для борьбы. Жертва обмякла, повиснув на руках Дамиана. Они вдвоем оттащили ее на журнальный столик. Симона еще мимоходом подумала, какой же он безобразный, этот столик — ножки из поддельного красного дерева в стиле ранней американской резьбы и зеркальная столешница. Дурной вкус процветал в этом городе пышным цветом. Ей хотелось вернуться к себе в пустыню. На пустынных просторах астральные путешествия проходят легко — без помех этих грязных ничтожных умишек, что застилают общую картину ее грандиозных видений.

Телевизор работал с приглушенным звуком. Какая-то серия «Чип и Дейл спешат на помощь».

Мисси Битс застонала. Симона нахмурилась:

— А что, поприличнее ничего не нашлось?

— К ней было легче всего подступиться, — сказал Дамиан. — Моя поклонница. И насколько я понял, она мать той... той жертвы, ну, ты понимаешь. Я подумал, что пусть это будет семейное дело.

— Ладно, — сказала Симона и принялась расставлять свечи. Черные свечи в виде фигурок обнаженных мужчин и женщин. Всего пять штук. По одной на каждый конец пентаграммы, которую Симона начертила прямо на ковре тальком — так чтобы журнальный столик оказался прямо по центру. — А теперь раздевайся и мастурбируй. Тебе надо спустить на нее. Уж постарайся как следует. Так, чтобы забрызгать семенем ее всю. Причем с первого раза. А то мне не хочется затевать все это по второму разу.

Она достала из шкафа шляпную коробку.

— Ну вот, мой принц, — тихо проговорила она. — Скоро тебе будет пища.

Коробка тряслась у нее в руках. Симона поставила ее на пол, рядом с журнальным столиком. Она, казалось, вообще не замечала Дамиана, который методично дрочил левой рукой, склонившись над старой женщиной, его сопения и стоны были совершенно излишни и только отвлекали. Когда объект был готов, Симона достала из сумки обсидиановый нож — настоящий жертвенный нож из Мексики; по его ауре Симона доподлинно установила, что его действительно использовали для человеческих жертвоприношений во времена еще до Колумба, — сделала знак Дамиану, чтобы он отошел и не путался под ногами, освятила нож краткой молитвой к силам горним и низшим и произвела необходимые иссечения, стараясь закончить как можно быстрее. При этом ее лицо оставалось абсолютно бесстрастным. Она давно научилась подавлять в себе сочувствие к ритуальным жертвам; в ее работе сострадание только мешает. Черепахи и курицы — это одно. А люди имеют тенденцию сопротивляться.