Зелен камень - Иосиф Ликстанов

Осталось одно: убрать старика, который, конечно, попался бы органам безопасности и выдал бы нас. Мне помешали убить старика, и я с большим трудом ушел от неизвестного человека, который преследовал меня яростно. Неподалеку от пещерного хода Клятой шахты я присоединился к моим компаньонам, которые отдыхали на свежем воздухе после утомительной работы у завала. Втроем мы вернулись в шахту.

— Что вы хотите сказать в заключение?

— Я ехал в Россию, представляя ее себе такой, какой оставил в 1920 году. С тех пор многое изменилось. То, что раньше далось бы легко и просто, теперь требовало большого риска или вовсе не удавалось. Каждый шаг грозил провалом, как, например, наша попытка достать взрывчатку. Вместо того чтобы хорошо заработать на этом, Н. сообщил вам о моем предложении.

Я продолжаю не верить в то, что Павлу Расковалову было неизвестно о существовании «альмаринового узла». Если не погоня за сокровищем, если не личное честолюбие, то что же заставляло его так рваться в шахту? Он знал о сокровище и решил выдать его советской власти. Я понимал, что невозможна какая бы то ни было сделка с молодым Расковаловым. Люди в вашей стране мне непонятны. Первые же наши предложения о содействии, обращенные к русским людям, вызвали подозрения и, в конечном счете, привели к нашему провалу…

— Почему вы хотели убить Самотесова, когда ваше дело было уже совершенно проиграно?

— Наша попытка выйти через болотный шурф нагора, с тем чтобы достать немного продуктов, была сорвана. Нас подстерегли. Р., еще не оправившийся от ранения в ногу, был схвачен. Мы с Х. бросились в шахту, и он ушел вперед. Я выбрал другую дорогу и достиг пещерной части Клятой шахты уже после того, как в первую пещеру вышел Самотесов со своим спутником. Пройти через пещеру к свободе я мог, только уничтожив этих двоих…

Вопрос. Гражданин Роберт Прайс, признаете ли вы себя виновным в том, что, во-первых…

Листы дела 263, 264

Вопрос. Гражданин Халузев, чем объясняется то, что вы не открыли советской власти тайну «альмаринового узла»?

Ответ. «Узелок»-то мой собственный, гражданин следователь!

— Как согласовать с этим ваше ранее сделанное заявление, что вы знали о национализации земных недр в нашей стране, а также ваше заявление, что вы не верили и не верите в возможность ликвидации советской власти в СССР?.. Почему вы молчите? Вы отказываетесь отвечать на этот вопрос?

— Отказываюсь, гражданин следователь.

— Остается заключить, что, вопреки всему, вы все же надеялись рано или поздно воспользоваться богатствами Клятой шахты… Вы отказываетесь отвечать и на этот вопрос?

— Отказываюсь, гражданин следователь.

— Не этой ли надеждой, в конце концов, объясняется то, что вы не сообщили органам власти о появлении на Урале Прайса, поддерживали с ним связь, помогали ему средствами и даже терпели то, что Роберт Прайс пытался опорочить честное имя Расковалова, сына вашего спасителя?

— Отказываюсь отвечать!

— Итак, «свой узелок» пересилил все: любовь к своей стране, о которой вы говорили ранее, ненависть к подлым убийцам Петра Расковалова — Ричарду и Роберту Прайсам, ваше доброжелательство к Павлу Расковалову? Вы не отрицаете этого?

— Выходит, так…

— Что вы хотите сказать в заключение?

— Мне жить недолго осталось, гражданин следователь: доконал меня американский выродок. Прошу передать Павлу Петровичу, что помру я с тяжелой душой, что крепко перед ним виноват, а пуще всего в том, что, отводя Павла Петровича от Клятой шахты, говорил я плохое о Петре Павловиче, иродом его выставил. Пускай Павел Петрович своего родителя не стыдится: человек был светлой души и ни в чем не виноват, а то, что нанесли на него Прайсы, то прахом навсегда развеяно.

А Марии Александровне Расковаловой прошу сказать, что завещание и ее долю камней я ей потому не передал, что сама же она отказалась от помощи и со мной очень гордо говорила. Пусть простит меня по милости своей, а вообще я к ней со всем уважением… Очень прошу вас, гражданин следователь, передать мои слова Павлу Петровичу и Марии Александровне.

— Я очень благодарен вам, — сказал Павел, сложив прочитанные листки в папку.

— Это не столько моя инициатива, сколько моего начальства, — пояснил Игошин, глядя на гостя сквозь дымок папиросы. — Изредка мы прибегаем к такой практике: объясняем человеку, что вокруг него творилось, чтобы он напрасно не ломал голову, над догадками. Теперь, надеюсь, вам ясна вся картина?

— Вполне… Ясно все, что касается Клятой шахты.

В большом и светлом кабинете Игошина снова стало тихо. Едва заметно улыбаясь, Игошин поглаживал тщательно выбритый подбородок. По этой улыбке, по блеску темных глаз чувствовалось, что майор не считает разговор законченным.

— Да, ясно все, что касается шахты и меня, — повторил Павел.

— А все остальное в тени, — подсказал майор.

— Да…

Майор промолчал.

— Вы, Сергей Ефремович, однажды сказали мне, какой порядок разговора вы предпочитаете: один спрашивает, другой отвечает, причем спрашиваете вы. Но, может быть, вы согласитесь выслушать… монолог?

— Ваш? Что же… Несколько свободных минут у меня есть.

— В Новокаменске дело Клятой шахты вызвало нескончаемые разговоры, — начал Павел. — Много догадок, предположений. Но основная линия остается неизменной: все убеждены, что дело Клятой шахты является последним эпизодом большого дела, которое проведено вами. — Павел говорил, не спуская глаз с Игошина, который с первых же слов стал задумчиво-серьезным. — Недавно я слыхал о так называемом «информационном десанте», который был якобы заброшен на Урал одной державой, желавшей познакомиться с уральскими «таинственными» заводами. Разгром десанта начался немедленно вслед за его появлением на Урале и кончился поимкой Роберта Прайса и двух его сообщников, притаившихся в гилевских местах. Говорят также, что ловушкой для последней группы десанта послужил зелен камень: в погоне за «альмариновым узлом», за бесценным сокровищем, открытым моим отцом, Прайс и его молодчики забыли основную цель своего пребывания на Урале, потеряли осторожность и попались.

Конец этого рассказа Сергей Ефремович выслушал, медленно прохаживаясь по комнате. В форменной одежде он был стройнее и, казалось, моложе, чем в штатском платье.

— Вот и весь монолог? — спросил он.

— Да…

— Удивительный наш народ! — улыбнулся Игошин. — Замечательные люди! Какую поэму создали: тут тебе и «информационный десант» и «одна держава»… Люблю этот полет воображения, эту поэтическую логику, если можно так выразиться. И… знаете что, Павел Петрович: я против этой версии не стал бы протестовать. Важно то, что версия эта выдвинута людьми, мыслящими государственно и понимающими, что собой представляет «одно государство». — Он призадумался, проговорил с силой: — Десант или не десант — не в названии дело, а в том, что нам есть что беречь и есть от кого беречь. Тянутся к нашей стране грязные бизнесмены, пытаются прощупать, разведать, наладить пути-дорожки к жизненным центрам нашей страны, тешат и разжигают себя надеждой полакомиться советским добром. И не понимают, не могут понять, что Россия уже не та и люди не те, что были раньше, что на каждого профессионального советского разведчика приходятся сотни, тысячи разведчиков не профессионалов, которые и разведчиками себя не считают, но в той или иной степени владеют главным орудием разведчика — бдительностью и активностью в борьбе за безопасность своей страны. Вот этого там не могут да и боятся понять! Ведь признать невозможность успешной разведки — это значит признать невозможность успеха прямых, открытых действий. Тайная и явная война — единое целое; история показывает, что выдержавший испытание тайной войной вернее всего выдержит также и испытание оружием. Ведь и на фронте проявляются всё те же качества народа, которые обеспечивают победу в тайной войне: его спокойствие, его спаянность, бесстрашие, любовь к своему государству. Так, к счастью, обстоит дело для нашей Советской страны и иначе обстоять не может… — После некоторого молчания Игошин проговорил: — Вот, кажется, и все, Павел Петрович. — Он шумно захлопнул чернильницу. — Завтра на юг еду отдохнуть. Туда, туда, где апельсины зреют! Вернусь к ноябрьским праздникам. Если к этому сроку шахту пустите, я ваш гость.