Цвет твоей крови - Александр Александрович Бушков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Деревья отбрасывали три тени, отчего лес выглядел ожившей декорацией к какой-то волшебной сказке. Вокруг развернулась обычная ночная жизнь: с разных сторон слышались крики птиц, судя по звукам, посолиднее размером воробьев и прочих мелких птах, по стволам порой шустро прошмыгивали небольшие зверюшки с длинными пушистыми хвостами, всякий раз молча скрывались в кронах, ничем не напоминая спутников вопленика с их радостным цоканьем. Один раз прямо у нас на дороге, довольно далеко впереди, появилось какое-то крупное высокое животное, встало неподвижно, расставив передние ноги и низко держа голову с невысокими острыми ушами. Судя по его спокойствию, это был хищник – травоядные всегда опрометью уносились в чащу, едва заслышав или почуяв нас.
Возглавлявший кавалькаду Грайт не придержал коня – и зверь, когда до него оставалось метров десять, не убежал: удалился в чащу спокойной трусцой уверенного в себе создания. У него, когда повернулся к нам задом, обнаружился хвост длиной в локоть, торчащий вверх, как у рыси.
– Нодак, – сказал мне Грайт. – В этих местах они не так уж редко попадаются…
– Хищник? – безо всякого интереса спросил я.
– Изрядный. Но с людьми обычно расходится мирно. Самки с детенышами опасны, а самцы обычно тихонько убираются в чащобу. Шкура у них невидная, хорошей охотничьей добычей не считается, так что нет взаимной вражды. И у него нет привычки красться за людьми и нападать сзади, так что можем быть спокойны…
Часа через два, как Грайт и говорил, мы оказались перед большой поляной, по которой с лопотаньем и плеском протекал широкий быстрый ручей. В дальнем ее конце громоздился грубо высеченный каменный истукан в три человеческих роста, не меньше, изрядно покосившийся. В свете зеленой луны его физиономия не показалась мне злобной – скорее уж, отрешенно-спокойной, хоть и без улыбки.
– Древний бог печали, – сказал мне Грайт. – Ему перестали поклоняться еще в незапамятные времена, и монументы сохранились только в такой вот глуши, где нет хозяйственного народа, приспособившего бы камень к делу…. Привал до рассвета.
Коней мы опять привязали к железным кольцам, которыми заканчивались глубоко вбитые в землю каблуками острые штыри, – предварительно, конечно, вдоволь напоив у ручья. Потом Грайт совершил странную, на мой взгляд, процедуру: достал из седельной сумы довольно большой толстый мешок (но по виду очень легкий), отошел от лошадей, развязал мешок и двинулся по дуге, высыпая на траву что-то вроде порошка, не разлетавшегося пылью, а тяжело ложившегося наземь толстым валиком. Трудился очень старательно и сосредоточенно, чуть ли даже не вдохновенно.
– «Пугалочка», – объяснила мне Алатиэль. – Смесь шести сушеных и свежих трав, я сама не помню точно, которых, а тебе должно быть и вовсе неинтересно, ты наших трав не знаешь… Но действует безотказно: человек никакого запаха не чувствует, а любое дикое животное почует издалека и убежит в страхе…
Уложив назад пустой мешок, Грайт сообщил:
– Пора и поужинать. Правда, запасы харчишек скудные, я не думал, что так обернется, что придется покидать город в спешке, не оставшись на ночлег…
Поздний ужин и в самом деле оказался весьма скудным: ломоть хлеба с ветчиной, немаленький, но для хорошего ужина недостаточно. Ну и вода из ручья. Когда с так называемым ужином было быстро покончено, Грайт, взглянув на часы, сказал:
– Удачно все вышло. До рассвета шесть часов. С небольшим. Так что получается три дежурства по два часа. Алатиэль первая, потом Костатен, и последним я.
Дежурство он, надо признать, распределил правильно: предрассветные часы, те, что моряки называют «собачьей вахтой», – самое тяжелое и скверное для часового время. Спать хочется неимоверно, глаза так и слипаются. Хотя мог бы и поручить «собачью вахту» мне – не первый раз пришлось бы дежурить до утра. Однако во мне слишком прочно сидело накрепко вбитое: приказы командира не обсуждаются, особенно в боевом походе – а как еще назвать нашу поездку?
Видимо, здешний устав караульной службы (которого наверняка не существовало или он был прочно позабыт – учитывая полное отсутствие военной службы) не требовал от часового оставаться на ногах и ходить дозором – Алатиэль уселась на разостланном плаще, удобно расположив рядом меч в ножнах. Грайт не сделал ей замечания, отнесся к сидящему на посту часовому совершенно спокойно – лег и завернулся в плащ чуть ли не с головой, предварительно положив рядом лук и колчан.
Первое время я подремывал чутко – как-никак на часах у нас стояла девушка, наверняка без соответствующего опыта, – но потом, убаюканный покойной тишиной, лишь редко нарушавшейся неопасными ночными звуками, провалился в сон, как со мной обычно и бывало.
Сон мне приснился красочный, радующий.
Я ехал верхом по здешней тесной дороге, широкой и ровной, в сопровождении нескольких человек, тоже верхами. Почему-то я не мог рассмотреть их лиц, но нимало о том не сожалел, откуда-то и так знал, что все они – добрые знакомые, сослуживцы по комендатуре. Подо мной был мой Абрек, уверенно шедший неспешной рысью, и я совершенно точно знал, что мы все – конная разведка, авангард несокрушимой и легендарной Красной армии, как и надлежит зеленым фуражкам товарища Берии. А следом за нами двигались прошедшие через туннель, озаренный огоньками, стрелковые колонны, над ними развевались красные знамена, и гремели начищенной медью полковые оркестры. Товарищ Сталин отнесся к моему докладу крайне серьезно, и начался освободительный поход в иной мир. Очень скоро нам предстояло покончить с обреченным феодализмом, прижать наиболее зарвавшихся служителей культа, сотрудничавших с захватчиками-людоедами, и первым делом разобраться с этими захватчиками так, чтобы небу жарко стало…
Из сна меня вырвало легкое прикосновение. Просыпался я всегда моментально, так что и сейчас мгновенно оценил окружающую реальность. Ничего тревожного вокруг не наблюдалось, стояла тишина, а надо мной сидела на корточках Алатиэль, все еще державшая ладонь на моем закутанном в плащ плече.
– Твоя очередь дежурить, – сказала она чуточку извиняющимся
