Сталинград - Энтони Бивор

Несомненно, фюрер верил в то, что он делает все возможное для спасения окруженной под Сталинградом группировки, и ни здравый смысл, ни реальные факты не могли поколебать его в этой уверенности. В тот день из ставки в штаб группы армий «Дон» пришло обещание, несмотря на трудности с транспортом, в скором времени передать им 372 танка и самоходные артиллерийские установки.[761] Кого-то это могло порадовать, но Манштейн не мог не знать, что Гитлер выдает желаемое за действительное.

Тем временем в самом Сталинграде остатки дивизий Зейдлица мужественно держали оборону. Им приходилось беречь боеприпасы, но они отражали все атаки. От холода солдаты укрывались не только в блиндажах, но и в глубоких подвалах. Это же было для них и спасением от огня советской артиллерии. «Они сидят там, словно косматые дикари в пещерах каменного века, – писал обо всем этом Гроссман, – пожирая конину в дыму и мраке, среди развалин прекрасного города, который сами и разрушили».[762]

Свидетельства о «сильной наступательной активности войск противника» в боевом журнале 6-й армии участились. Впоследствии подробный отчет о том, как воевала, в частности, в северной части Сталинграда в конце декабря 389-я пехотная дивизия, представил Ганс Урбан, 28-летний бывший сержант полиции из Дортмунда. Вот его свидетельства:

Обыкновенно русские атаковали в вечерних сумерках или на рассвете, после сильной артиллерийской подготовки. Если им удавалось захватить у нас два-три дота, мы обязательно старались отбить их обратно. 30 декабря после многочисленных атак мое подразделение получило приказ выдвинуться вперед. Отряд из девяти человек с пулеметами смог отбить следующую атаку примерно трехсот человек со стороны Спартаковки. Двадцать пехотинцев, оставшихся на этом участке, настолько измотали все эти атаки, что они мало чем могли помочь нам. Большинство было готово оставить позиции. У двух моих пулеметов не было сектора обстрела, а противник смог использовать рельеф местности и развалины. Мы вынуждены были дать русским подойти на двадцать метров, после чего открыли частый огонь. Перед нашими позициями осталось больше двадцати убитых. После этого русские попытались забросать нас гранатами. На рассвете первого дня нового года они снова атаковали на этом же участке, теперь силами приблизительно трех рот. Оценить противника точнее трудно, потому что красноармейцы стреляли из воронок, из-за обрушенных стен и груд кирпича. Мы заманили их под перекрестный огонь двух пулеметов. Русские снова понесли большие потери. Был убит минометчик, и, хотя я не имел опыта обращения с минометом, нам удалось использовать против них их же собственное оружие. Когда все закончилось, мы были до того измучены, а вокруг лежало столько замерзших трупов, что мы даже не смогли отыскать среди них и похоронить своих товарищей.[763]

Паулюс подписал бодрое новогоднее обращение к своим войскам, которое как небо от земли отличалось от его сообщения в штаб группы армий «Дон» и письма к жене. «Наша воля к победе не сломлена! Новый год обязательно принесет нам избавление. Когда это произойдет, я не могу сказать, но фюрер никогда не нарушал свое слово. Он не нарушит его и сейчас!»[764]

Гитлер настоял на том, чтобы его войска на Восточном фронте жили по берлинскому времени, поэтому русский Новый год наступил на два часа раньше, чем немецкий. Части Красной армии отметили свой праздник огнем тысяч орудий. Генерал Эдлер фон Даниэльс в тот вечер играл в карты и в десять часов вечера вынужден был прерваться: «мощный фейерверк»[765] не оставлял сомнений, что противник уже встретил 1943 год.

Есть основания полагать, что и сам Даниэльс в тот момент пребывал в хорошем настроении. Его только что произвели в генерал-лейтенанты и наградили Рыцарским крестом. В качестве новогоднего подарка от Паулюса барон получил бутылку шампанского «Вдова Клико». Похоже, некоторые генералы сталинградской группировки в эти дни больше были обеспокоены тем, не обошли ли их в чинах и наградах, чем судьбой 6-й армии.

Когда наступила полночь по берлинскому времени, в воздух взлетели лишь осветительные ракеты. Артиллерийские снаряды приходилось беречь. В сталинградском «котле» откупорили последние бутылки, чтобы плеснуть в кружки и сказать друг другу: «Prosit Neujahr!»[766] Напротив, советские дивизии не испытывали недостатка ни в боеприпасах, ни в горячительных напитках. «Новый год отметили хорошо, – писал домой морской пехотинец Виктор Барсов. – Я в ту ночь выпил двести пятьдесят граммов водки. Закуска была неплохая. Утром, чтобы не болела голова, выпил еще сто граммов».[767]

И все-таки немцы в своем несчастье верили в то, что с наступлением нового года все переменится к лучшему. «Дорогие родители, у меня все хорошо, – написал домой один солдат. – К сожалению, сегодня вечером я опять должен заступать в караул. Надеюсь, что новый, 1943 год будет лучше, чем 1942-й».[768]

Не в последнюю очередь этот всеобщий оптимизм стал следствием новогоднего обращения Гитлера к солдатам и офицерам 6-й армии и ее командующему. При этом мало кто обратил внимание на то, что в тексте не было сказано ничего конкретного и уж тем более не гарантировано.

«От имени всего германского народа посылаю вам и вашей доблестной армии самые искренние поздравления с Новым годом. Мне известно, в каком тяжелом и опасном положении вы находитесь. Я с высочайшим уважением отношусь к героической стойкости ваших войск. Вы и ваши солдаты должны вступить в новый год с непоколебимой уверенностью в том, что я и весь вермахт сделаем все возможное, чтобы спасти защитников Сталинграда. Ваше мужество впишет самую славную страницу в историю германской армии.

«Мой фюрер! – ответил на это послание Паулюс. – Ваше новогоднее обращение было встречено здесь с огромным энтузиазмом. Мы оправдаем ваше доверие. Можете быть уверены в том, что мы – от седого генерала до безусого рядового – будем держаться, вдохновленные вашей несгибаемой волей, и внесем свой вклад в победу. Паулюс».[770] Новогодние письма солдат из «котла» свидетельствуют о приливе новых сил, эмоциональных конечно. «Мы не падаем духом! Мы верим слову нашего фюрера»,[771] – написал домой один капитан. «Мы сохраняем твердую веру в нашего фюрера, которая поможет нам одержать победу»,[772] – подхватил эти слова его подчиненный из числа младших командиров. «Фюреру известны все наши нужды и заботы, – вторил начальникам рядовой. – Я убежден в том, что он постарается помочь нам как можно быстрее».[773] Даже такой скептик, как генерал Штрекер, похоже, поддался общему настрою. «Появились новые надежды, – писал он в те дни, – и есть определенный оптимизм в отношении настоящего и ближайшего будущего».[774]

Единственное, что непомерно докучало Паулюсу в это время, – так это все большая и большая активность советских агитаторов. 7-й отдел штаба Донского фронта, занимавшийся оперативной пропагандой, сделал для себя выводы, что соединениями, на которых необходимо в первую очередь сосредоточить свое внимание, являются 44-я пехотная дивизия и 76-я пехотная дивизия генерала Эдлера фон Даниэльса, и работал в полную силу.

Рано утром 3 января Паулюс отправился в австрийскую 44-ю пехотную дивизию. На нее только что закончилось вещание – «радиообращение пленных солдат из 44-й дивизии».[775] Они действительно говорили о насущном – нехватке продовольствия и боеприпасов, тяжелых потерях. «Главнокомандующий, – отмечалось позже в донесении штаба 6-й армии, – хотел предупредить о последствиях участия в подобных передачах. Каждый солдат, который пойдет на это, должен сознавать, что его имя обязательно станет известно и он предстанет перед военным трибуналом».[776] Во время встречи Паулюса с командиром дивизии генералом Дебуа противник перешел от слов к делу – провел еще одну массированную атаку с поддержкой танками.

Утром следующего дня Паулюс посетил командующего румынскими войсками в «зоне крепости», чьи солдаты сильно страдали от обморожений из-за нехватки теплой одежды и обуви. Дезертиров становилось все больше, и командующий 6-й армией пришел к выводу, что для противодействия русским листовкам, отпечатанным на румынском языке, необходимы меры контрпропаганды.

Батальоны и роты несли такие потери, а оставшиеся в них солдаты настолько ослабли, что оставались воинскими соединениями лишь на бумаге. В «котле» было больше 150 000 военнослужащих, но в строю находилось меньше одной пятой. Во многих ротах осталось чуть больше 10 человек. Остатки подразделений постоянно переформировывались. Оставшихся в живых гренадеров из роты фельдфебеля Валлраве объединили с «подразделением люфтваффе и казачьим взводом»[777] и отправили оборонять позиции под Карповкой, хотя одного взгляда на карту было достаточно, чтобы понять – «нос», выступающий на юго-западной оконечности «котла», станет первой целью русских, когда они наконец решат расправиться с 6-й армией.