Запах (сборник) - Владислав Женевский

Магия Старобинец оживляет даже самый неблагодарный материал: в романе «Истина», написанном в развитие российско-японского аниме «Первый отряд», разухабистый сюжет исходника наполняется реализмом и философской глубиной, вырастая до масштабов современной легенды. Это уже не придаток к основному продукту (и уж тем более не новеллизация), а полноценное художественное высказывание, которое можно воспринимать в отрыве от оригинала, – мрачная фантазия, затмевающая тему как таковую. Увы, сомнительная репутация мультфильма сослужила книге плохую службу – «Истина» фактически осталась непрочитанной.

Чуть больше повезло антиутопии «Живущий», замеченной – наконец-то! – российским фэндомом. Хотя автор и следует традициям Замятина, Хаксли и Брэдбери, проблематика романа насквозь современна, и в фокусе его находится явление, которое мы еще только начинаем осмысливать, – социальные сети, потихоньку перекраивающие наше хрупкое сознание по новым лекалам. Книга номинировалась на несколько фантастических премий (и удостоилась киевского «Портала») и собрала урожай хороших рецензий, но даже с учетом этого не получила и половины той известности, какой заслуживает. Видимо, час Старобинец еще не пробил; пожелаем ей терпения.

Несколько удачнее складывается судьба другого нашего современника – эпатажного Михаила Елизарова, обладателя «Русского Букера» за роман «Библиотекарь» (как утверждают злые языки, это был последний заслуженный «Букер» – но и здесь мнения расходятся) и внешности то ли рок-звезды, то ли маньяка. Елизаров препарирует уже не фольклор, а покинувшую нас советскую действительность; в общих чертах его метод можно описать как встречу Владимира Сорокина и Алексея Балабанова глухой ночью в заводском квартале. «Груз 200», помноженный на «Голубое сало», – вроде бы и масло масляное, а работает.

Впрочем, Елизарову, в отличие от Сорокина, более интересна не идеологическая, а бытовая сторона советской жизни; ее-то он склоняет по всем ему известным падежам. В ранних повестях и рассказах еще теплятся ростки реализма (тоже своеобразного – сальноватого, гнусно хихикающего), но чем дальше, тем больше стрелка смещается в сторону зловещей фантасмагории, а там уже и вовсе упирается в кроваво-красную отметку «HORROR». Неизвестно, в этом ли ключе оценивает свое творчество сам Елизаров, но в рамках жанра он держится по-хозяйски, с этакой пацанской ленцой.

Сборник «Кубики» – гимн социальному уродству, симфония опасных районов. Как и «Груз 200», это не столько история, сколько лаборатория: бытовое зло изолируется, фиксируется в вакууме и доводится до предела, абсолюта. В мире «Кубиков» категории добра и даже нормы ютятся где-то на обочине; в лучшем случае «нормальное» общество служит инкубатором, поставляющим новых и новых жертв бандитам, насильникам и убийцам. В худшем – отсутствует как класс; пауки в банке справляются и без него, заполняя будни каннибализмом, педерастией и старым добрым ультранасилием. Однако Елизаров идет дальше Балабанова и наделяет свою кошмарную реальность магическими, сатанинскими атрибутами; заговоры, ритуалы и демонические сущности органично уживаются с поножовщиной и женскими криками на пустырях. Это могло бы быть смешно, если б не было так страшно; ад – не каверна под землей, а лестница в соседнем подъезде. При этом Елизарову присуще некое неуловимое чувство меры, которого лишен (с виду) его старший коллега Илья Масодов, специалист по некропедофилии и другим странностям: вопреки всем протестам здравого смысла, происходящее в этих рассказах сохраняет внутреннюю цельность, если не правдоподобие – насколько может быть правдоподобен тяжкий сон, увиденный на пьяную голову. Масодовская вселенная – от начала и до конца искусственный конструкт, фантазия взбесившегося филолога; мир «Кубиков» – метафора, притаившаяся в каких-то двух шагах за порогом. Это действительность, которой тошно от самой себя; каждый персонаж, каждый поступок – всего лишь слизь, исторгнутая из ее чрева.

Иное дело «Мультики» – китайская шкатулка, сработанная с редким изяществом. Те же застойные годы, те же гнилые районы, но ракурс совсем другой. Повествование ведется от первого лица, и вместе с героем мы из домашнего мальчика превращаемся в гопника, из гопника – в грабителя, из грабителя… Цепочка обрывается, наткнувшись на детскую комнату милиции, и на страницы книги начинает по капле просачиваться сюрреалистический ужас, достойный пера Рэмси Кэмпбелла. Советский быт вновь поедает сам себя, но на сей раз камера Елизарова обращена в прошлое, отматывая эпоху за эпохой и видя одно и то же: кровь, страдания, изломанные судьбы. События романа могут быть истолкованы на разные лады, однако эта многозначность ценна сама по себе и исполнена сладкой, сладкой жути… Такие мультики могли бы присниться Линчу.

А вот следующей книги он бы и представить себе не смог. «Убыр» Шамиля Идиатуллина (скрывшегося по настоянию издательства за именем собственного героя – Наиль Измайлов), свежее пополнение в российском хоррор-пантеоне, насквозь пропитан татарской экзотикой и привязан не к городскому асфальту, а к самой нашей земле – древней, таинственной, дарующей жизнь и смерть. Книга примыкает к условному жанру, который удобно называть «мальчишечьими ужасами», – по сути, классический роман взросления, в котором к печалям уходящего детства примешивается сверхъестественная угроза. Победа над могущественным злом заменяет персонажам обряд инициации, становится вратами во взрослую жизнь. Вслед за Брэдбери, Кингом, Симмонсом, Маккаммоном и многими другими Идиатуллин проводит своего героя по тропке, которой однажды проходил каждый из нас – но не для всех она выдалась столь же мучительной и тернистой…

Само слово «Убыр» звучит предвестием беды, обещанием расправы – и действительно, стоящее за ним существо страшнее привычного «упыря». Вместо безмозглой замогильной пиявки – черная дыра, равно опустошающая тело и душу; нелегко, ох нелегко придется юному Наилю и его несмышленой сестренке.

На лучших страницах романа властвует чистый, исконный ужас; это моментальные снимки мира, который сдвинулся, – и такое пугает всегда, даже если (особенно если!) это мирок отдельно взятой семьи. Из бетонной городской коробки жуть выплескивается в безлюдье вечерних электричек, оттуда – на пустынные сельские просторы, расходясь волнами, и подростковый хоррор понемногу перетекает в мифологическое фэнтези – не столь уже леденящее, но по-прежнему увлекательное; сокровищница татарского фольклора таит в себе много удивительных открытий, которыми автор распоряжается изобретательно и с умом.