На краю одиночества (СИ) - Демина Карина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В гараже было пустовато.
И пахло бензином.
Анне подумалось, что Прокоп Калистратович, которому Василька всенепременно доложит о самовольном барышни уходе, вновь закручинится, и вечером будет вздыхать на все лады, сетуя на этакую женскую безголовость.
Чего ей дома не сидится-то?
Вона, приличные жены аккурат по домам сидят. Вышивкою там занимаются или иным каким делом богоугодным, а если куда и выбираются, то с шофером.
Анна же…
Неправильная, да.
Однако, как ни странно, собственная неправильность больше не огорчала ее. Как и не задевало это вот простое людское недоумение.
…сперва было сложно.
…до того сложно, что Анна едва не отступила, готовая вновь спрятаться в оранжереях, благо, ныне их было куда как больше, уступив и дом, и прилежащие к нему владения человеку, в хозяйстве опытному. А потом вдруг подумалось: бездны какой ради она должна уступать?
И…
…получилось.
Она надела перчатки.
Мотор заурчал, и алое чудовище медленно выползло из гаража. Снег на долю мгновенья ослепил, закружил голову, но все вскоре успокоилось.
Василька и вправду дочистил дорогу, которую утречком проложил до Глеба. Анне оставалось выехать той же тропой. До школы, если подумать, всего ничего, пару верст лесом. Местные и за расстояние-то не считают.
Снег укрывал леса.
И лапы местных высоченных елей, что упирались, казалось, в самое поднебесье, прогибались под тяжестью его. Деревья покачивались и скрипели.
Скрипели и покачивались.
Светило солнце.
Дышалось легко. И хотелось разогнаться, благо, дорога прямая до самого Измальского, но Анна сдержала порыв. И вправду не время, еще поведет, потом выбирайся из канавы. Ольга, помнится, в прошлом году с управлением не сладила… Земляной ругался.
И Ольга ругалась.
И вдвоем они ругались, чтобы после мириться, а потом уж делали вид, будто друг к другу совершеннейшим образом равнодушны. И Василиса Васильевна, поставленная при школе экономкой, лишь вздыхала горестно да тишком утирала платочком слезы.
Мол, надо же какая любовь…
…бестолковая.
Поворот Анна едва не пропустила. Она привычно сбросила скорость, а после и вовсе остановилась, ибо зрелище открывалось пречудеснейшее. Снег укрыл и лес, окруживший Первую имени Его императорского Величества Алексея IV школу темных материй и мастерства, и саму школу. Он лег на полигоны, сравняв их с полями, подобрался к низенькому заборчику, поставленному скорее для красоты, нежели из какой-то практической надобности.
Залепил оконца в классах.
Прилип к рыжей черепице, и лишь возле труб, из которых валил темный дым, виднелись проталины.
– Эй, эй… – донеслось издалека. И показалось: – Бей, бей…
А тропу вновь занесло, и прикинувши, что проще будет дойти, нежели после вытаскивать монстра из сугробов, Анна вышла.
Вдохнула чуть влажноватый воздух.
Закрыла глаза.
И сказала:
– Я тебя все равно вижу.
Шевельнулись колючие ветви можжевельника.
– Неправда, – Арвис сорвал синюю ягоду и отправил в рот. – Не видишь.
– Неправда, – согласилась Анна. – Не вижу. Но чувствую.
Мальчишка вытянулся.
Не только он, но Арвис как-то особенно. Он сделался нескладен и подчеркнуто инаков. Правда, характером ничуть не изменился.
– И я тебя, – он протянул можжевеловую ягоду, а когда Анна отказалась, сунул в рот. – Горькая…
– Не ешь.
– Вкусно, – возразил он и поскреб босую ногу. По снегу Арвис ходил только босиком. И с этой его привычкой уже не пытались бороться. – А Богдашка влюбился. Болван.
Он шел слегка впереди, делая вид, что идет сам по себе, и точно уж не имеет никакого отношения к тропе, которая вдруг появилась на снегу.
Со снегом Арвис управлялся не хуже, чем с темной силой.
– Когда успел?
Анна заезжала не так давно, и влюбленным Богдан не выглядел. Скорее раздраженным, и было из-за чего.
…Шурочка сбежал в деревню и был бит местными мальчишками, которые решили, что, раз некромант сам сунулся, то и дурак…
…Сашка обиделась за братца и прокляла старостина сына.
Староста ему, конечно, добавил розог, чтоб не лез, куда не просят, а после явился жаловаться и просить проклятье снять. Снять-то сняли, да только, кажется, не обошлось без последствий, поскольку Михаль вдруг понял, что никто во всем мире ему не надобен, кроме одной темной ведьмы.
И свататься решил.
А что ведьме еще двенадцатый год только, так ведь самое оно, в церквях с четырнадцати венчают. И что она против, тоже не страшно. Это от молодости и дурости, которая пройдет… Сашка его снова прокляла. Староста схватился за голову и розги…
…а Богдану досталось: лучше следить за подопечными надо.
Он пытался. Честно.
Только как уследишь, когда Курц ночью на село пошел, потому как с кузнецовым подмастерьем договорился на кулачках помериться, а Ильюшка и вовсе в бега подался. Расхотелось ему становиться мастером и князем, в бродячих артистах жизнь куда как вольнее, их, небось, этикетом не мучают.
– Так… – Арвис пожал плечами. – Сегодня. Семь имен постарался… привез свою… тут…
…у многоуважаемого кхари и вправду было семь имен, которые Арвис со свойственной ему прямотой отказался запоминать. А прозвище прилипло вдруг.
– Кого привез?
…девочку.
Хрупкую, что былинка.
Светлоглазую и светловолосую, неимоверно ледяную. Она была столь нечеловечески хороша, что сердце Анны остановилось. И Богдана, не способного оторвать взгляд от этого совершенства, она поняла распрекрасно. И подумала, что планам Калевого о помолвке с Курагиными вряд ли суждено будет сбыться.
Девочка сидела, сложив руки.
И смотрела на Калевого.
И на Сашку, которая кружилась рядом, ревниво присматриваясь к гостье. И на Шурочку, что привычно занял самый дальний угол.
На Илью, сцепившего руки за спиной и демонстративно разглядывавшего морозные узоры на окне. Солнце пригрело, узоры поплыли…
На Курца.
И хмурого Миклоша, который лучше прочих чуял грядущие проблемы. Причем не столько от гостьи. Сашка слишком уж привыкла к собственной исключительности, чтобы вот так позволить чужачке вытеснить себя.
Анне стало жаль мужа.
Немного.
– Нигугйак, – представил девочку Семь Имен, который держался чуть в стороне, видом своим показывая, что вмешиваться не станет. – Здесь будет.
Он не спрашивал.
Он ставил в известность. И кажется, не только Анну, поскольку по лицу девочки скользнула тень.
– Сила говорит. Нигугйак слушать. Не слышать. Много крови другой. Пускай.
Полукровка, стало быть?
За три года Анна худо-бедно научилась понимать Семь Имен. То ли приспособилась, то ли он, проведя столько времени меж людей, стал изъясняться понятнее. Но она кивнула, и Семь Имен, кажется, обрадовался.
Весьма искренне.
И сказал:
– Идем, женщина.
А вот имена он не запоминал, как Анна подозревала, эта вдруг отвратительная – в остальном Семь Имен отличался поразительным вниманием к деталям – память была небольшой местью.
– Сами пускай. Дети.
Дети.
И вправду дети.
И сейчас еще больше, чем прежде. Север будто вернул прежние, утраченные годы. Выморозил боль. Выстудил обиды, убаюкал голосами вьюг жажду мести… и как-то стало просто.
Есть жизнь.
Есть свет и тьма. Учеба. Классы. Дома. Наставники и ученики, которых год от года прибывало и это тоже было хорошо. Есть проблемы, куда без них, но обыкновенные, решаемые.
Глеб работал.
Анне нравилось смотреть, как он работает. Было в этом что-то донельзя завораживающее. Он склонился над столом, и к вечеру, стало быть, вновь будет жаловаться на боли в спине.
Драгоценные камни россыпью.
Шестеренки.
Какие-то кусочки проволоки.
Металл. И кости в коробках. Лупа. Два светильника с направленным белым светом. Инструмент. И Глеб, хмурый, задумавшийся.
Не ладится что-то?
Анна отступила бы, чтобы не отвлекать, но Семь Имен толкнули ее в спину.