От Волги до Веймара - Луитпольд Штейдле

Присяга лишь в том случае является обязательством, нарушение которого противоречит велениям совести, если действия, к которым она обязывает, служат общему благу, приносят людям пользу, согласуются с доброй волей людей. Если же воинская присяга обязывает отдельных лиц или весь народ участвовать в преступных действиях или в осуществлении преступных планов, то обстоятельство, налагаемое присягой, терять всякую силу, потому что лишено нравственной основы, а веление совести и личная ответственность человека выше подобной «присяги». Я пришел к такому убеждению в роковом котле под Сталинградом. Там же я понял, что возмущение, внутреннее отрицание ровным счетом ничего не меняют, – имеют значение только дела человека.

Однако многим именно глубоко верующим военнопленным, даже если они уяснили себе преступность нацистского режима, было трудно считать себя свободными от присяги. Никто из нас еще не знал, что в предписании 1318 церковного устава прямо сказано: «Связанные с присягой действия, непосредственно приносящие вред ближним, общему благу и спасению души, теряют обязательную силу». Если бы мы знали это предписание, от скольких сомнений, от каких колебаний, связанных с чувством вины, от скольких жертв мы были бы избавлены! А между тем, предоставленные самим себе, мы испытывали тяжкие мучения совести, пытаясь самостоятельно ответить на вопрос: к чему присяга обязывает?

Образование Национального комитета «Свободная Германия»

Заранее можно заметить приближение крупного события. Так обстояло дело и в начале июля в Красногорске. Ворота лагеря были заново покрашены, садики и мостовая во многих местах обновлены, двери и окна чисто вымыты. Почти каждый день на лагерных улицах появлялись новые лица; рабочие комиссии Антифашистского комитета заседали до поздней ночи. Потом прибыла из Москвы группа немецких коммунистов с новыми сведениями об участии делегаций из других лагерей в учредительной конференции Национального комитета «Свободная Германия».

В эти дни у меня установился более тесный контакт с Вилли Бределем и особенно с Эрихом Вайнертом. Им тоже было известно, что я не избавился от некоторых сомнений и отклонил предложение принять участие в последних приготовлениях к созданию Национального комитета. Я заявил, что это было бы опрометчивым решением. Меня возмутили некоторые резкие слова, слишком поспешные, обобщенные отзывы о генералах и высших офицерах, услышанные мною от членов инициативного комитета; я был того мнения, что все это создает препятствия на пути к осуществлению такого совместного широкого сотрудничества, к которому нас призывало воззвание от 1 июля.

Я чувствовал также, что есть возражения против моего участия. Это не удивительно. Ведь среди офицеров генштаба, вступивших в контакт с инициативным комитетом, я единственный был награжден Рыцарским крестом, видимо, кое-кто помнил и о том, что я отказался подписать резолюцию протеста против преступлений, совершенных в Краснодаре.

Поэтому меня удивило, что накануне 12 июля я и еще некоторые офицеры, в том числе подполковник Бредт, были приглашены принять участие в учредительной конференции Национального комитета. Мы, присутствовавшие в качестве гостей, были немногими офицерами, еще носившими знаки отличия; немало участников собрания, наверное, считали это неуместной выходкой, просто бравадой. Но все они держались дисциплинированно.

Эрих Вайнерт говорил в своей обычной манере, со сдержанной страстностью. Он был неистощим в формулировках, которые неизменно находили отклик в каждом из присутствовавших. В эти часы Вайнерт, несомненно, чувствовал, что он обращается не только к тем, кто находился в этом зале. Он обращался к своему народу, к нашей, к своей родине, ради которой он десятки лет боролся и от имени которой выступал. Казалось, каждый из нас стал для него живым воплощением своей деревни, своего города, своей фабрики, своей организации, своей профессии. Народный трибун, революционер, произнес убедительную, проникновенную речь, которую каждый мог понять, постичь ее значение, запомнить, потому что она в каждом пробудила чувства, рожденные мыслью о родине. Вайнерт метко характеризовал преступную систему фашизма, духовное вырождение, призывал спасти нашу родину от грозящей ей гибели. Он не говорил только о союзе с рабочим классом. Он призвал к участию в таком интернационале, который объединяет всех, атеистов и христиан, коммунистов и честных буржуазных демократов, всех, кто счел своим патриотическим долгом борьбу против нацизма. Благодаря этому волнующий смысл приобрело его многократно повторенное требование создать «сильную демократическую власть». В разумной форме он наметил те первые средства и пути, которые дадут возможность и нам, военнопленным, воплотить в жизнь благородное стремление покончить с фашизмом.

Пользуясь историческими аналогиями, он убедительно доказал слушателям, в том числе и офицерам, приглашенным в качестве гостей, что Национальный комитет «Свободная Германия» может считать себя продолжателем лучших традиций германской истории: в час великой опасности, сказал Вайнерт, патриотически мыслящие, гуманистические силы всегда были готовы действовать самостоятельно, под свою ответственность, и их правоту признала история.

Пламенно и страстно заклеймил он вопиющие преступления, зверства и надругательство над правом и законом, в которых повинны нацисты и их закулисные подстрекатели, трусливые пособники и предатели народа, опозорившие честное имя немцев; он требовал возмездия и справедливого суда за все содеянное не только в Германии, но во всех странах, которым фашизм принес смерть и бедствия; он призывал и заклинал нас сойти с ложного пути, одуматься, отрешиться от прошлого и принять разумное решение; он обращался к добрым немцам с призывом вступить, наконец, на путь человечности и лишить губителя человечества Гитлера малейшего шанса на успех.

Затем Эрих Вайнерт выразил благодарность своим товарищам – Вильгельму Пику и Вальтеру Ульбрихту, советским друзьям, которые сделали возможным учредить Национальный комитет, дали возможность не только коммунистам и эмигрантам, но и военнопленным включиться в освободительную борьбу против фашизма вместе со всеми миролюбивыми народами.

Все время, пока не был поставлен на голосование Манифест, продолжался обмен мнениями; участники конференции выступали с краткими или обстоятельными речами; во всех этих речах звучал пламенный призыв к немцам, все эти речи отражали тот волнующий подъем и ту всеобщую убежденность в нашей правоте, которыми был ознаменован этот великий час.

Если у кого-либо еще были малейшие сомнения в искренности наших стремлений, в правильности намеченного пути, то здесь, среди собравшихся глубоко взволнованных немцев, каждый обрел веру в новую, лучшую Германию: здесь, вдали от родины, уже видны были ростки нового, рождалась новая Германия благодаря готовности и решимости антифашистов-немцев посвятить всю свою жизнь этой великой задаче.