Запретная. Не остановить (СИ) - Стужева Инна

Гордей кладет ладонь мне на живот, а сам возвращается к моему лицу.

— Теперь ты не только моя жена, Бельчонок, теперь ты еще и официально Хрустальная ваза.

Он говорит серьезно, и его слова так мне приятны. А прикосновение его ладони греет, оно словно незримо защищает, словно дает понять, что ни за что не даст нас с малышом в обиду.

Все то напряжение, что неосознанно давило вплоть до момента, пока я не рассказала ему новость, теперь окончательно испаряется, снимает как рукой. А на их место ко мне приходят небывалые легкость и подъем.

И как же я рада, что не стала долго тянуть, а призналась сразу же, как заподозрила о беременности сама. Что не скрывала, мучаясь неизвестностью, как воспримет, что не пыталась додумать что-то самостоятельно и размотать в голове неудачные развития сценариев.

Но все же я не настолько поплыла, чтобы соглашаться с ним во всем. И это его новое прозвище…

— Хрустальная ваза? — восклицаю я.

— Ага.

Я со смехом отмахиваюсь, а Гордей придвигается ближе, и целует в щеку.

— Ммм, да, для которой требуется теперь повышенное внимание.

— Насчет внимания я не против, но не до такой же степени.

— Да, думаешь?

Гордей перемещает ладонь на мою грудь, и начинает поглаживать пальцами через кружево. Сначала одно полушарие, потом второе.

Одновременно с этим он целует в губы, которые затем перемещаются на шею.

Я и до этого была сильно возбуждена, а от его касаний, от трения пальцами сосков, от его жадных прикусываний моей кожи, я начинаю загораться сильнее очень быстро.

Он расстегивает лифчик, снимает, и отбрасывает в сторону. Ласкает мою грудь губами, а я ухватываю его за голову, зарываюсь пальцами в волосы, стону и выгибаюсь.

Я предполагаю, что с течением беременности качество нашей близости постепенно изменится на более осторожное и станет происходить реже, за сколько-то месяцев до родов совсем прекратится, но пока об этом рано говорить.

В данный момент я возбуждена до предела, и я очень сильно хочу его в себя.

— Страстная развратная Бельчонок, — шепчет Гордей, когда я веду ладонью по его животу, расстегиваю пуговку на брюках, и запускаю пальцы ниже, под пояс.

— Не просто Бельчонок, теперь твоя жена, — уточняю я, лаская его, и с удовольствием наблюдая за тем, как он прикрывает глаза, утыкается в мое плечо, и судорожно дышит.

На каждую мою ласку, на каждую инициативу и прикосновение он реагирует так. Страстно, еле сдерживаясь, чтобы не пойти дальше на более высоких оборотах.

Он признавался как-то, что его разрывает в такие моменты. Одновременно хочется и наброситься на меня и грубо поиметь, но в то же время немного стать мазохистом, и продлить, это чувственное удовольствие, эту невообразимо сладкую пытку.

Сейчас он выбирает второй вариант, а еще старается быть со мной нежным.

Но я хочу показать ему, что я не хрустальная ваза. Пока что. Что я не собираюсь, пока это допустимо и комфортно, отказывать ему в той близости, к которой мы оба привыкли, и в которой так сильно и необратимо нуждаемся.

— Я очень хочу тебя, Гордей, — шепчу я, а он целует и стонет в мои губы.

Его ладонь ныряет мне под трусики, и осторожно, осторожнее, чем обычно, проводит по влажной и готовой к его ласкам промежности.

— Хочу тебя, в себя, — повторяю я, и охаю, закусывая губу, когда он проводит по складочкам и слегка проникает пальцами внутрь меня. Тут же поднимается выше к клитору.

Ласкает немного, а у меня уже практически не остается терпения.

Веду руками по его груди, очерчивая рельефные мышцы, пусть теперь он тоже поизнывает без прикосновений там, и Гордей быстро избавляет меня от трусиков.

Все, о чем я могу мечтать, это снова почувствовать его внутри себя. Член, и это слово я могу произносить уже почти не краснея. Его руки везде. Вес его тела на себе. Но главное, его внутри себя.

— Гордей, — шепчу я, и стону от удовольствия, когда он накрывает собой, и снова ласкает, а потом, наконец, входит.

— Нормально? — спрашивает приглушенно, замерев, войдя в меня до упора.

Он опирается на локти, заглядывает мне в лицо.

— Да, кайф. Я так хотела.

— Я хотел еще во время церемонии. Взять тебя прямо там, на горе.

— На плато.

— Один хер. То есть… прости. Постараюсь больше не выражаться.

— Я не хрустальная, Гордей.

— На девять месяцев ты такая, не отказывайся.

— Потяжелевшая на десять килограммов Хрустальная ваза, представляю.

— Потяжелевшая на десять килограммов любимая Хрустальная ваза. Привыкай.

Я смеюсь, а Гордей осторожно двигает бедрами. Говорить не могу, стону и проваливаюсь в ощущения.

— Теперь придется аккуратнее, — хрипло произносит он, снова притормозив.

— Срок еще очень маленький, пока, я думаю, можно, мне комфортно, — бормочу я, думая лишь о том, чтобы он не останавливался, и продолжал в меня входить.

Я очень чувствительная там, отзываюсь на каждое его движение.

— Это наша брачная ночь, Бельчонок. Надо было не снимать с тебя платье, а взять прямо в нем.

— Если хочешь, завтра я снова его надену, — обещаю я и это последние связные слова, какие он может от меня добиться, потому что дальше я уже не принадлежу себе, а принадлежу только его губам, рукам, и его умелым чувственным прикосновениям.

Я знаю, что на второй день церемонии не принято наряжаться так же, как на первый. Возможно, как-то попроще, не в свадебное. Но я обещала.

Едва приняв душ и надев новый комплект белья, я принимаюсь за платье, и снова чувствую себя невинной счастливой невестой.

Слышу движение со стороны кровати, и оборачиваюсь. Гордей проснулся. Он лежит, подперев голову рукой и смотрит на меня.

— Как ты хотел, — со смехом произношу я, и кружусь вокруг своей оси.

— А еще я хотел на том вчерашнем плато. Развернуть тебя к себе попкой, задереть подол, нагнуть и оттрахать. Сразу после того, как ты уверишь меня, что любишь.

— Хмм.

Боже, краснею, краснею, краснею…

— Если я предложу подняться, ты согласишься? Дашь мне там?

Краснею катастрофически, сильнее некуда. Но тем не менее…

Закусываю губу, но киваю.

Гордей смеется, и откидывается на подушки.

— Обожаю, когда ты краснеешь, Бельчонок, — произносит он весело.

Я разворачиваюсь обратно к зеркалу и вздыхаю. Насколько сильно покраснела, никакая коррекция светотени не скроет.

— Я в душ, — бросает Гордей, поднимаясь с кровати.

Проходит мимо меня, по пути целуя в плечо, а я смотрю на него через зеркало и пытаюсь… как-то отрегулировать цвет лица. Ведь ко всему прочему он еще и без одежды. И… не знаю, как насчет на высоте, но сейчас он хочет меня очень сильно.

Когда Гордей возвращается, мое платье полностью надето, застегнуто на все пуговицы. И на нем, слава богу, теперь надеты штаны. Низко сидящие на талии, но все же. Иначе не добраться нам ни до какого плато.

Он подходит, и останавливается за моей спиной. Его ладони очень быстро оказываются на моем животе. Бережно его накрывают.

— Как самочувствие, Арин? — спрашивает Гордей. — Как там наш малыш?

— Это еще, наверное, просто зародыш, — говорю я.

— Нифига, уже человек. Мозг формируется в первые недели, а уже потом все остальное, — парирует Гордей.

— Хорошо чувствую, — говорю я, зажмуриваясь.

Его рассуждения о нашем малыше, как о личности, это новая порция моего личного кайфа и живительного бальзама для души.

— Тогда…

Он придвигается ближе, и даже через платье я чувствую его возбуждение, которое за время приема душа ничуть не ослабело.

— Ты… правда говорил насчет плато? — спрашиваю я. — Или шутил?

— Ммм, правда, — бормочет он, вдыхая запах моих волос. — Охрененная, Арин, надышаться не могу.

— То есть, в то время, как я старалась, подбирала слова и клялась тебе в вечной любви, ты… ты думал лишь о том, чтобы… чтобы вот то, что ты озвучил? — продолжаю гнуть свою линию.