Димитрий Самозванец - Фаддей Булгарин

– Встань! Кто ты таков и откуда пришел? – спросил Лжедимитрий, пристально всматриваясь в лицо просителя.

– Неужели ты не узнаешь меня, царь-надежа? Я тебя тешил в лесу песенками и для твоей же забавы отправил жида на тот свет: я Ерема! Помнишь ли, как ты сказывал нашему покойному атаману, Хлопке-Косолапу, что, если царевич придет в Россию, то он простит вольнице и позволит ей идти с собой на Москву? Покойник крепко полюбил тебя и часто вспоминал. По смерти Хлопки мы кое-как укрывались в брянских лесах и, случайно встретив чернеца Мисаила, узнали от него, что ты тот самый, что был у нас в гостях – так и пришли к тебе с повинными головами.

– Господа! – сказал Лжедимитрий, обратись к польским панам. – В нашем положении нельзя быть слишком разборчивым при наборе войска. Эти головорезы составят наш передовой полк: они будут драться, как отчаянные, избегая виселицы. Украина и вся Северская страна наполнена беглецами и бродягами, они все присоединятся к нам, если узнают, что мы их не чуждаемся. В противном случае они могут умножить войско наших врагов. Впрочем, богоугодное дело – превращать разбойников в воинов. Послушай, Ерема: я прощаю вам все проступки и принимаю вас в службу, но только с условием, не забавлять меня более такими шутками, какую ты сыграл с жидом, и отказаться вовсе от ремесла закидывать сети по чужим клетям. Бей только того, кто стоит противу тебя в поле, с оружием. Когда война кончится, я сам награжу всех вас деньгами и землями, а пока – ведите себя мирно, чинно, как пристойно царским воинам. Ерема поклонился в землю и сказал:

– Отец родной! Кто родился волком, тому не бывать лисой. Ведь всякому свой талан: кому молотить, а кому замки колотить. Мои ребята не послушаются меня, как увидят добычу.

– Добыча будет, только не надобно брать без позволения начальства, – сказал Лжедимитрий, – а не то – на первый сук! Скажи это своим. Ратомский, возьмите этих удальцов под свое начальство, и в первый пир… разумеете!

Ерема пошел к своим, а Лжедимитрий с панами отправился к Мнишеху для совещания о военных действиях, которые намеревались начать на другой день приступом к замку Муромеску.

Лжедимитрий, расспрашивая своего хозяина священника об окрестностях и о всем любопытном в сей стране, узнал от него, что недалеко от селения, на берегу реки, в лесу, живет престарелый схимник, уважаемый всеми за святость. Носились слухи, что этот отшельник был некогда знаменитым вельможею: он исповедовал православную веру, но никто не знал ни имени его, ни отечества. Догадывались, что он русский, а не поляк, хотя и прибыл сюда из Белоруссии. Суеверие распространило вести, будто отшельник предсказывает будущее и угадывает судьбу каждого по течению светил небесных. Лжедимитрий, склонив на свою сторону священника ласками и подарками, убедил его проводить себя к жилищу схимника.

Лжедимитрий вооружился и вечером вышел тайно из слободы вместе с священником. Они следовали по течению Десны тропинкой, пролегающею чрез густой лес. На крутом берегу, под бугром, была пещера, в которой укрывались монахи Остерского монастыря во время первого татарского нашествия и прияли здесь мученический венец под мечами варваров. Предание, сохранившее память о сем происшествии, освятило сие уединенное место. В пещере находилась часовня, и благочестивые люди приходили сюда молиться по обету. Долго она оставалась необитаемою, но лет за двадцать пять пред сим поселился в пещере труженик уже немолодых лет, который с тех пор не отлучался из своего убежища. Он питался овощами небольшого своего огорода, возделываемого собственными его руками, и плодами нескольких яблонь, им самим посаженных. Малое количество хлеба доставляли ему молельщики и жители слободы.

Лжедимитрий велел священнику остаться в стороне и один пошел в пещеру. Дверь в часовню была слегка притворена, и Лжедимитрий вошел туда. Известковая земля образовала род круглого погреба со сводом. На одной стене висело распятие и образ чудотворной Смоленской Богоматери. Перед образами стоял налой с книгами, а в своде укреплена была лампада. Из часовни была дверь во внутренность пещеры. Лжедимитрий прикоснулся рукою до этой двери, и она отперлась. В высокой и полукруглой пещере стоял в углу гроб под образами; пред ним теплилась лампада. Посреди пещеры лежало несколько камней различной величины. На одном из них сидел высокий, согбенный, иссохший старец с белою, как лунь, бородою и малым остатком седых волос на голове. Пред ним стояла кружка с водою и лежал кусок черствого хлеба. Старец был в саване, опоясан веревкою. Он, казалось, кончил свою трапезу; не обращая внимания на вошедшего странника, встал, помолился и после того уже приветствовал пришельца наклонением головы.

– Прости мне, святой отец, что я осмелился нарушить твое уединение, – сказал Лжедимитрий, – Находясь поблизости, я не мог преодолеть желания насладиться лицезрением святого мужа.

– Святость на небе, а на земле труженичество, сын мой, – сказал старец, подошел ближе к Лжедимитрию и, осматривая его с головы до ног, примолвил: – Ты, без сомнения, воин из ополчения, которое остановилось на рубеже России? Русский ли ты или поляк?

– Русский, – отвечал Лжедимитрий.

Старец взял Лжедимитрия за руку, подвел к лампаде и, посмотрев ему пристально в лицо, сказал:

– Ты еще молод! По одежде твоей вижу, что ты облечен в сан высокий. Чего ты хочешь от меня, убогого отшельника?

– Я иду на войну, святой отец; благослови меня!

– Благословение в руце Божией, – отвечал старец. – Служитель алтаря не может благословить русского, ополчающегося противу своего отечества.

– Мы идем войной за правое дело. Ты, верно, слыхал о спасении сына Иоанна от руки убийц. Долг каждого русского жить и умереть за права законного государя.

– Слыхал я разные вести о человеке, называющем себя сыном Иоанновым. Не знаю, чему верить, но, во всяком случае, не могу благословить русского, идущего вместе с иноземцами терзать войною отечество.

– Но если такова воля Божия, чтоб род Рюриков владел престолом российским, то в нынешних обстоятельствах невозможно обойтись без чужеземной помощи. Русские должны всегда почитать своим отечеством то место, где развевается хоругвь царя законного.

– Воля Божия от меня сокрыта. Все, что ты говоришь о обязанностях к законному государю, – справедливо. Но если есть сомнение насчет законности и если чужеземцы хотят оружием внушить обязанности русским, я не могу благословить русского, союзника чужеземцев!

– Вижу, что ты несправедливо извещен, отец мой, насчет сына Иоаннова. Он истинный царевич! Мне сказывали, что ты можешь узнавать будущее, читаешь судьбу человеческую по звездам. Испытай истину и предскажи участь царевича. Он перед тобою!

Старец отступил назад, на лице его изобразилось сильное внутреннее волнение:

– Ты сын Иоаннов! – воскликнул он и закрыл рукавом глаза свои. Помолчав немного, старец сказал: – Много людей приходили ко мне совещаться на твой счет и пересказывали различные слухи, носящиеся в народе. Большая часть верит или желает верить, что ты истинный царевич. Напрасно говорили тебе, что я предсказываю будущее и узнаю судьбу человеческую по течению звезд. Будущее известно одному Богу, и судьба человека в святой его воле, непроницаемой для смертного! Что же касается до меня, то я умер для света и, хотя не престаю молиться о благе России, но уже перестал думать о всем мирском. Сын Иоаннов! присутствие твое встревожило мое спокойствие. Иоанн лишил меня жены, детей, отечества – и душевного спасения! Я простил ему во гробе, но не могу простить себе того преступления, в которое он ввергнул меня своею несправедливостью.

– Итак, ты русский! – воскликнул Лжедимитрий.

– Был некогда русским, но преступление мое расторгло узы, соединявшие меня с любезным отечеством. Теперь я странник без отечества! Одна моя надежда – жизнь будущая, одно пристанище на земле – вот этот гроб!

– Поведай мне, святой муж, кто ты таков? Если я не могу вознаградить тебя за несправедливость Иоанна, то очищу память его благодеяниями на роде твоем и племени. Кто ты таков, отец мой?

– Я был некогда другом и первым помощником Иоанна в дни его славы и побед; был другом добродетельных его советников, священника Сильвестра и боярина Алексея Федоровича Адашева. Кровью моею я оросил развалины царства Батыева, где предки наши томились в неволе и, предводительствуя полками русскими, грудью брал твердыни германские во славу имени Иоаннова. Но он презрел службу мою и верность, озлобил сердце мое несправедливостью своею и заставил отречься от любезного отечества. Повторяю: я давно простил ему – но не могу забыть дел его, как своего имени. В мирском быту я назывался – князь Андрей Курбский (68).

– Ты князь Андрей Михайлович! – воскликнул Лжедимитрий. – О, непостижимая участь! На рубеже России, в ту самую пору, когда я вступаю в мое царство, встречаюсь с первым другом и первым врагом моего отца! Почитаю это счастливым предзнаменованием и умоляю тебя примириться с памятью отца в лице сына. – Лжедимитрий протянул руку к Курбскому.