Страсть и скандал - Элизабет Эссекс

Под таким нажимом решимость Джеммы сложилась как карточный домик. Она виновато взглянула на Катриону и голосом, лишенным, однако, какого-либо раскаяния, проговорила:

— Простите, мисс. Мы сожалеем, что трогали ваши вещи, мисс Кейтс. Правда, Пиппа?

Пиппа, надо отдать ей должное, стояла возле сестры, явной зачинательницы всяческих проказ в их дуэте.

— Очень сожалеем, мисс, — послушно откликнулась она. — Но рисунки такие красивые! Особенно те, которые сделаны акварелью.

Томас не смог противиться искушению. И вовсе он не был добрым. Поэтому он встал и благодаря высокому росту просто выхватил альбом из слабых ручонок Джеммы, прежде чем Катриона успела его забрать.

— Нет… — Катриона пыталась ему помешать, вскочив со стула, но Томас опередил ее, просто передав ей на руки Марию. И Катриона приняла малышку.

И у Томаса было несколько секунд, чтобы сесть за стол и открыть альбом.

— Мистер Джеллико! — Катриона шепотом обрушила на него всю мощь своего возмущения, подобного стальному клинку. — Это личный альбом. Он не предназначен для того, чтобы его смотрели посторонние.

Но он был неумолим!

— Да, я понимаю. — Примерно половина альбома была испещрена карандашными рисунками. Было тут и несколько набросков акварелью — красочных, живых. — Я был шпионом, мисс Кейтс. Уверен, вы достаточно узнали меня в Индии, чтобы понимать: я не премину нарушить одно-два правила, чтобы сунуть нос в дела посторонних.

Адресованная ему хмурая гримаса — красноречиво приподнятые брови, сурово сжатые губы и напряженное лицо — должна была предостеречь кого угодно.

— Тогда умоляю вас, мистер Джеллико, чтобы вы доказали мне, как я ошибаюсь на ваш счет, и поступили правильно.

— И не надейтесь. — Его пальцы шуршали страницами альбома, который вдруг раскрылся на том месте, где хранился засушенный цветок вместе с запиской — указанием вида и даты. На странице был прекрасный акварельный рисунок золотисто-розовой жимолости. На следующей — обсаженный зелеными деревьями бульвар европейского города. Затем шел набросок углем — ангельское личико Марии.

Дети обступили Томаса, наклоняясь над столом.

— Вот слон! — Липким от варенья пальцем Амелия ткнула в следующую страницу. — Это леди-слон.

Деликатными полупрозрачными мазками здесь был изображен обсыпанный розовыми крапинками азиатский слон, расписанный красочными узорами. Он был на бумаге как живой: малиновый балдахин и зонтик от солнца на его спине, казалось, покачиваются.

— Очень трогательно. — Должно быть, она рисовала по памяти. Вряд ли ей удалось спасти альбом из огня. Почти все сгорело тогда в пламени пожара. И страницы не пахли удушливым дымом, и следов от сажи не было.

Протянув руку поверх плеча сестры, Джемма перевернула несколько страниц, чтобы найти нужную.

— Вот!

И Томас увидел себя. Он сидел на лошади, небрежно перебросив ногу поверх седельной луки, наклонившись вперед и улыбаясь кому-то невидимому. Одна рука упирается в бедро, на ладони второй лежит манго. И подпись: «Савар».

Джемма перевернула страницу. Набросок углем — его голова в тюрбане. Глаза смотрят так, будто проникают в самую душу. «Хазур». В ночь приема у полковника Бальфура.

Еще один карандашный рисунок. Его собственное лицо, волосы свободно падают на резко очерченные скулы. Пронзительные глаза, чуть тронутые зеленым, — единственное цветовое пятно рисунка. Один лишь раз Кэт видела его таким, в ту ночь, когда пришла к нему. В ту ночь, когда он ее потерял.

Таким она и удержала его в памяти.

Томас почувствовал, каким густым и неподвижным сделался воздух. Даже дети застыли, пораженные неким благоговением. Катриона взглянула сначала на рисунок, потом на него.

— Да, — тихо сказала она. — Это ваш дядя. Мы были хорошо знакомы.

Она ничего не забыла. А если что-то и ускользнуло из ее памяти, он поможет ей вспомнить. Например, вкус миндаля и аромат цветущего в ночи жасмина.

Это была любовь, глубокая и неизменная. Она росла, несмотря ни на что. Несмотря на ложь и потери. Ничем иным нельзя было объяснить ту совершеннейшую полноту жизни, которой билось теперь его сердце, стуча в груди, как громкий барабан.

И Катриона тоже это чувствовала, хотя сидела молча, отвернувшись от альбома. Нежный абрикосовый румянец все еще заливал ее щеки.

Но он хотел, чтобы она взглянула на него, хотел заставить ее поверить в него с той же безграничной страстью, что питала его веру в нее. Она должна доверить ему свое сердце. Свою жизнь.

— Я говорил тебе, что твои тайны умрут вместе со мной, мисс Кейтс. Я унесу их с собой в могилу.

Глава 21

«С собой в могилу».

Эти слова отдавались в голове Катрионы бесконечным эхом. Снова и снова, словно таким образом она могла смягчить их смысл, пообтесав, подобно тому как волна выбрасывает на берег гладкую гальку.

Неудивительно, что спала она плохо. Катриона пыталась дать себе отдых, закрыть глаза. Но все, чего она смогла добиться, так это смотреть в потолок, слушая, как за окном хлещет ливень, неумолчно стуча по оконной раме, будто укоряя ее за то, что прячется под теплым мягким одеялом, в безопасности, и умирает от тревоги из-за того, что может снова потерять его.

Она должна сделать… хоть что-нибудь. Но что? Даже Томас в конце концов был вынужден признать, что ночью, в дождь, ему ничего не сделать. Но что будет утром? Что выйдет из его намерения выследить Беркстеда? Ничего хорошего — она была в этом уверена.

Единственное решение, что ей приходило в голову, было то же самое, что и прежде. Это ей всегда удавалось — бежать. Со всех ног и как можно дальше. Оставалось лишь убедить Томаса.

Томас. Достопочтенный Томас Джеллико и Танвир Сингх в одном лице. Но какое бы имя ни пристало ему больше, Катрионе его не хватало. Пусть бы его уверенная сила согрела ее одинокую постель! Ей хотелось почувствовать, как обнимают ее его руки. В его крепких объятиях она могла бы забыть страх перед завтрашним днем, который так терзал ее!

Но леди Джеффри позаботилась, чтобы Томасу отвели комнату подальше от детской, в противоположном крыле здания, поближе к родным, с которыми он был вынужден провести остаток вечера. Так, как и следовало.

Катрионе не удалось забыться сном, поэтому, едва небо над Уимбурном расцветили первые пурпурные проблески рассвета, она встала, умылась и оделась. За окном тяжелые грозовые облака поднимались выше, небо начинало проясняться, обещая погожий день. Что означало — Томас начнет охоту на Беркстеда.

И ей нужно было непременно увидеться с Томасом, потому что она твердо решила поговорить с ним и сказать все, чего еще не сказала, всю правду, как она ни была неприятна. Она настраивала себя на то, чтобы быть храброй. Зная, что снова может его потерять, прежде чем по-настоящему успеет вернуть себе.