Генерал Доватор - Павел Федоров

— Погода, видишь, какая... Мы только проснулись, а танки уже в деревне, в окна из пулеметов бьют. Едва успели схватить кой-какие узлы, да через огороды — и в лес... Как все это случилось, я, Валечка, ничего не понимаю. — Зина подняла на него тревожно блестевшие глаза.

— Пока трудно сказать. Обыкновенная на войне история. Во всяком случае, ничего страшного.

— Как же, милый, ничего страшного? В деревне немцы, кругом немцы... — Взгляд Пелагеи Дмитриевны выражал болезненное напряжение, на лбу резко углубились морщины. Она хоть и старалась внешне прибодриться, но видно было, как она растерялась.

В ее сознании все перепуталось и перемешалось. Вся налаженная и привычная жизнь полетела кувырком. Дочь неожиданно оказалась замужем и должна была куда-то лететь. Две других находились бог знает где. Сама она бросила все свое хозяйство на произвол судьбы и неизвестно каким путем очутилась в лесу. Кругом стреляли пушки, а люди в касках ходили как ни в чем не бывало, валили лес, рыли окопы, о чем-то спорили, бранились, грызли сухари и даже смеялись. Пришел какой-то широкоплечий командир в бурке. За ним — целая толпа других, опутанных ремнями, с револьверами. У каждого в руках была карта.

Валентин вскочил и побежал туда. Он встал перед прибывшим командиром в струнку и козырнул. Тот протянул ему руку и улыбнулся.

— Кто это? Самый главный, что ли? — спросила Пелагея Дмитриевна у Зины.

— Командир полка, подполковник Осипов.

Зина как-то приходила в Сычи к Русаковой. Там она познакомилась с Осиповым. Да и Валентин немало рассказывал о нем.

— Наверное, очень хороший, — гляди, руку подал, смеется.

— Очень хороший, мама, — подтвердила Зина. — Знаешь, у него жену и сына фашисты расстреляли. Одна дочка осталась, безногая. Бомбой оторвало...

— Господи! — Пелагея Дмитриевна тяжело вздохнула. — Как же это, и детей? Изверги проклятые...

— А ты думаешь, тебя бы они помиловали? Три дочери комсомолки, четвертая пионерка, а муж — член партии...

— Я — другая статья... А детишки-то, детишки-то тут при чем?

— Да ведь ты сама сказала, что изверги. Разве фашисты могут быть иными?

— А как зовут эту девочку? — спросила Ефимка. Она как-то сразу переменилась, притихла, повзрослела и смотрела на окружающих с встревоженным любопытством. Для нее открывался новый, совершенно необыкновенный мир, страшный, неведомый, но, должно быть, очень интересный.

Пелагею Дмитриевну сообщение Зины ошеломило. Она негодовала, и вместе с тем странное и непонятное успокоение овладевало ею. Сообщение о несчастье других людей поглощало собственную беду и делало ее менее значительной.

— Зиночка, миленькая, узнай, пожалуйста, как ее зовут. Мы письмо напишем. Обязательно напишем.

В густом лесу было темно, сыро и холодно. Над деревьями повисло сумрачное и неприветливое небо. Под елками ютились еще несколько семей. Это были местные жители.

Валентин Ковалев прошел по тылам противника Белоруссию, Смоленскую область, Калининскую, Московскую и всюду наблюдал одну и ту же картину народного бедствия. Под дождем, под снегом, в лютую стужу в лесах жили тысячи советских семей. Они собирали по ночам с собственных огородов мерзлую картошку, голодали, но не сдавались.

Антон Петрович собрал к себе в блиндаж всех командиров. Голос его звучал уверенно и громко:

— Блиндажи рыть глубже, накаты делать толще. Заставляйте людей работать, не жалейте, что они устали. Будете жалеть — погубите. Точки располагайте реже: меньшая будет поражаемость от артиллерии. Подпускать фашистов на верный выстрел. Не бойтесь близости. На случай прорыва я буду держать резерв.

Он закурил. На минуту в блиндаже наступила тишина.

— Дисциплину поддерживать строжайшую, но без нервозных тиков-криков. Командирам выбрать такое место, чтобы не только слышать бой, но и видеть его и иметь возможность во-время предотвращать всякие неожиданности. Связь держать, как вожжи в руках. Донесения присылать безо всяких панических подробностей. Людей всячески ободрять и внушить им, что Доватор и комдив нас непременно выручат. Там остался комиссар, у него в резерве эскадрон Шевчука, а у комдива полк Жмякина.

Осипов глубоко затянулся и прошелся по блиндажу из конца в конец.

— Раненых всех поместить в надежное укрытие. Я просил комиссара любым путем перебросить фельдшеров, врача и медикаменты. Помните, что эти люди пролили свою кровь за родину и теперь беспомощны. Если кто-нибудь посмеет оставить раненого без внимания, того буду строго наказывать. Население, ушедшее от немцев, тоже надо всячески оберегать и поддерживать... Бой в окружении мы принимаем не впервые. Опыт у нас уже есть, вспомните наш августовский рейд! Я убежден, что люди моего полка не потеряют заслуженной тяжким трудом и кровью наших товарищей славы. Товарищи командиры, коммунисты и беспартийные большевики! Я не требую от вас никакой клятвы, потому что убежден, что вы останетесь верными священной присяге.

— Выполним, товарищ подполковник!

Лейтенант Рогозин встал и рубанул ладонью воздух.

— Выполним! Спасибо за доверие. Я так считаю, и характер у меня такой, — если мне с полным доверием поручили дело, жизни не пожалею, а сделаю. Можете надеяться, товарищ подполковник!

Настроение у всех командиров было уверенное, бодрое. Никто не сомневался, что Доватор поможет им выйти из тяжелого положения. Однако, несмотря на это, Осипов почти всю ночь не спал. Не оттого, что его путало окружение, недостаток боеприпасов и пищи. Фашистов он вообще не боялся. Он их ненавидел люто, страшно. Даже во сне его мозг перерабатывал многочисленные планы, как он должен воевать и ставить врага в самые невыгодные положения. Он уже не кидался, как это было в рейде, в безрассудный риск. Теперь он действовал продуманно, хитро, но смело и дерзко...

На Ржевском большаке его полку было приказано занять оборону по обочинам широкой рокады. По сведениям оперативной армейской сводки, немцы находились в двадцати пяти километрах; однако высланные Осиповым конные разъезды донесли, что немцы на двадцати трех машинах с четырьмя танками во главе движутся в село Толстиково без всякого боевого охранения.

Обнаглевшие гитлеровцы спешным порядком двигались на Москву. Плевать им было на всякие головные дозоры. Они врывались в смоленские деревни, до обалдения накаливали печи, резали скот и птицу, обжирались. Потом раздевались донага и, выбив насекомых, валились спать.

Передовой отряд немцев численностью до четырехсот человек на двадцати трех автомашинах занял село Толстиково и расположился на ночлег. Через час во всех избах задымили трубы, и началась стрельба по свиньям и курам.

Полк Осипова, накануне перековав коней на зимние подковы, находился от Толстикова в пятнадцати километрах. Впереди лежала «ничейная» земля, на которой бывалые казаки, разведчики Осипова, считали себя полными хозяевами. Охрана немцев была до крайности небрежной.

Осипов имел приказ командира дивизии: «В бой вступать только в исключительных случаях». Но упустить такой момент!.. Это было не в характере Антона Петровича.

Темной октябрьской ночью он подтянул к деревне восемь пушек, столько же пулеметных тачанок и около тридцати ручных пулеметов. На заре полк напал на фашистов с трех сторон, а с четвертой немцев встретили два эскадрона на свежих, только что подкованных конях. Рубка была жаркая. От всего немецкого гарнизона уцелели единицы. Немецкого капитана, недурно говорившего по-русски, Осипов взял в плен. Он привез его в штаб, заперся с ним и потребовал подать бутылку коньяку. О чем он беседовал с немецким капитаном, осталось неизвестным.

Гитлеровский офицер вышел оттуда бледный, как мертвец, подавленно повторяя одно слово: «Стыд... стыд...». Ночью он перерезал себе вену оконным стеклом. Часовой это заметил. Осипов вызвал врача. Жизнь немца спасли. На другой день Антон Петрович отослал его к командиру дивизии с запиской: «Поговорите с ним о совести: очень интересный экземпляр».

В другой раз, также находясь в арьергарде, Осипов подпустил вплотную колонну автомашин и разгромил ее до основания. Машины он приказал стащить в одну кучу и поджечь. Потери гитлеровцев были весьма значительными.

Доватор сначала не поверил этим сведениям, но командиры штаба подтвердили их достоверность.

...Отправив связиста Голенищева в штаб за рацией, Осипов прилег отдохнуть. Ворочаясь с боку на бок, Антон Петрович терзался воспоминаниями. В его воображении вставали живые картины недавнего прошлого: начало войны, семья, смерть жены и детей, недавняя гибель Маши. Отчаянный крик Елены Васильевны отдавался, в сердце Антона Петровича жгучей болью. Не хотелось думать об этом, а мысли лезли в голову навязчиво и угнетающе.

Не спал в Сычах и комиссар Абашев. Он сидел за столом. Напротив него — майор Почибут. Перед ними стояли комсорг Сергей Бодров и связной Осипова Вася Громов. Он привез очередную сводку, но, когда поехал обратно, потерял коня и вернулся.