Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы - Геннадий Семенович Фиш

Хозяин не хотел подгонять лошадь.

На этот раз Эльвира с ребятами и старшая его дочь Хелли уезжают из дома.

«Все, что могли, — думал отец, — мы со старухой собрали им в дорогу, никаких ссор не было».

И все же, когда вспоминал, что вернется домой он один и девочек не будет в избе, и кадушки со сливками, поставленные у подоконника, так и останутся целыми, и некого будет грозным голосом за столом спрашивать: «А кто снял мои сливки?», у него на душе становилось тоскливо. «Тоже непоседливые мужья выпали на долю моим дочерям, — с досадой думал он и потом решил: — А медвежат нужно будет, когда вернусь, пристрелить!»

Перед ним шли сани с раненым Вайсоненом и небольшим грузом.

На ухабах Вайсонен громко стонал, и стоны его выводили из себя старика: «Тоже мужчина! Ни Олави, ни Лейно не стонали бы при такой оказии».

Позади его саней шли сани мужа Айно.

Он сидел на санях в обозе, а жена его, вооруженная винтовкой, смело шагала на лыжах в строю, в первой роте.

Было над чем посмеяться, а уж клички «труса», прилипающей на всю жизнь, когда даже забывается породившая ее причина, ему не избежать.

Старые возчики держались, однако, совсем другого мнения.

Они считали, что по-настоящему, по-душевному обращаться с лошадью мог только мужчина.

Нет, лошадь без хозяина и работает меньше, а надрывается больше.

Ясное дело, он не мог доверить коня женщине. А потом, если у нее такой бойкий характер, пусть идет в строй, а то не ровен час с таким нравом загнала бы лошадь. Поэтому, осыпаемый шутками, он, не унывая, сидел на своих панко-регах и независимо сплевывал на снег.

За ним шли сани возчика, у которого вальщиками работали Инари и Каллио.

Возчик этот был горд своей близостью к человеку из штаба. Он важно говорил на остановках, растирая варежкой щеку.

— По щепке дерево узнать можно. Я сразу, как Инари ко мне попросился, сообразил, какого пера эта птица. Я его сразу принял, — работай на здоровье, говорю, люди ведь мы, слава богу.

Потом шли сани с незнакомыми возчиками, — среди них были и мобилизованные, — потом сани Эльвиры с дочерьми.

Сразу же за их санями скрипели полозья панко-рег возчика, решившего не платить недоимки. На его сани со всем домашним скарбом взгромоздились сынишка и жена. Сын долго не засыпал, он требовал, чтобы ему показали границу, где кончается Суоми и где начинается Карелия.

Отец толком не мог ничего ему объяснить, и говорил: «Сам увидишь», и спрашивал, не замерзли ли у мальчика ноги.

Мальчику казалось, что как только обоз перейдет границу, сразу станет тепло, начнется лето, защелкают на зеленых ветках незнакомые птицы и запрыгают в пене падунов серебристые форели, и лошади станет легче, перед нею полотенцем расстелется гладкая, наезженная дорога.

«Как перейти границу, сразу все переменится». Так думал не один только мальчик.

Такие же неясные мысли бродили и в головах многих взрослых лесорубов, хотя они-то хорошо знали, что сейчас во всем мире зима, и сплавные реки замерзли, и долго еще ждать ростепели.

Да, многие еще в семнадцатом году работали на лесозаготовках у рек, бегущих в Белое море, в Кандалакшскую губу, в Кереть, в Ковду, в Сороку; они хорошо знали эти места, и, однако, кое-кто из них думал так же, как и мальчик. Мальчишка соскакивал со своих саней, догонял передние и дразнил Хелли:

— А твоего медвежонка зарезали!

— Нет, не зарезали! — но не могла удержаться от слез.

Эльвира ее утешала и прогоняла мальчишку назад, к родителям.

— Мама, — уже сквозь слезы допытывалась Хелли, — а в моей деревне есть березовый сок?

— Есть, родненькая.

— А клюква в можжевеловом сиропе?

— Есть, доченька.

Тогда Хелли успокаивалась.

Затем шло несколько саней с молчаливыми мобилизованными возчиками.

Они не доверяли Олави, обещавшему заплатить за гуж по-божески, и поэтому, попыхивая угольками трубок, сосредоточенно и угрюмо молчали.

Совсем настороженно держался возчик, хозяин Молодого. Он побаивался мести этого горячего парня.

— Во всем свете так уж устроено, что молодые, до возраста, получают меньше старших. Так ведь? — обращался он за сочувствием к другим возчикам.

Те, степенно покачивая головами, молчали. В этом покачивании он видел их сочувствие и как будто немного успокаивался.

Впрочем, все были больше заняты своими думами. Некоторые боялись того, что их лошади заболеют от слишком студеной воды. Позади этого возчика шли сани с семейством длинношеего Лейно. Лейно оборачивался, чтобы перекинуться несколькими словами с соседом, и, насколько хватал его глаз, он видел обоз.

Дальние сани терялись в лесу.

Когда пошел снег, он не мог уже разглядеть больше чем две панко-реги позади и впереди.

И всем этим обозом распоряжался и всюду наводил порядки быстроногий Олави; он, казалось, был на своих лыжах одновременно во всех концах обоза.

Он намечал стоянки для отдыха, и это было вблизи от ручья: разбив лед, можно было достать воду, а в лесу наломать веток для костра ничего не стоило.

Он проходил вдоль обоза, ободряя одним своим веселым видом угрюмых возчиков, перебрасываясь двумя-тремя словами с знакомыми.

«Откуда у него столько слов, ведь он раньше все время молчал», — подумал Лундстрем, увидев его в одну из таких минут.

Лундстрем по-прежнему был рядом с Коскиненом.

Когда Олави бегал по обозу, он как-то забывал об Эльвире и дочерях. Надо было принять быстрое и точное решение, помирить спорящих возчиков, переложить равномернее груз, выдать кусок ляски или хлеба, рукавицы или кеньги нуждающимся. Но, даже и не вспоминая об Эльвире, он все время чувствовал ее присутствие (о дочерях ему думалось меньше) в обозе, здесь, близко, и от этого обоз делался ему как бы уютным домом. И каждый раз, когда он в дороге видел Эльвиру, ему казалось, что они только что вышли из дома ее отца, после вечеринки, что они никогда не расставались и продолжается первый их поход.

Он подошел к саням Эльвиры.

Эльвира заботливо укрыла девочек теплым коричневым одеялом. Одеяло уже было занесено снегом.

Сани по быстрому склону скатились на лед речки и пошли по ледяной дороге. Она была несравненно удобнее, чем лесная: ни деревьев, ни кочек не нужно было объезжать. Но уже через пять минут спокойного хода по реке отец Эльвиры услышал какой-то подозрительный хруст. Не обращая на это внимания, он погнал свою лошадь дальше.

Через минуту произошла катастрофа. Мороз, строя свой