Честь и долг - Егор Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но как же будет обстоять дело с внутренней демократией? — мучает вопрос Стрема. И снова ясный ленинский ответ:
— Товарищ Стрем, а как обстоит дело с Либкнехтом в Германии, с Маклином в Англии, с Хеглундом в Швеции? Это демократия? Это свобода слова? Это личная безопасность? Буржуазная демократия гнила и формальна. Как обстоят дела с пролетариатом в Швеции? Имеет ли он право голоса, социальную безопасность, гарантии от эксплуатации? А ведь в Швеции наиболее развитая буржуазная демократия в мире. Социалистическая революция принесет действительную свободу и демократию.
Поезд уже скрылся за пакгаузами и домами, разошлись провожающие. А Фредерик Стрем медленно идет по платформе, боясь утратить то свежее чувство почти осязаемого прикосновения к великому делу, к гениальному человеку необычайной судьбы, которое оставила в нем встреча с Владимиром Лениным…
67. Выборг — Петроград, 3 апреля 1917 года
Поезд номер 12, Гельсингфорс — Петроград, прибыл на станцию Выборг в четверть восьмого вечера. Остановившиеся у перрона вагоны сразу же осадила толпа солдат, следовавших по разным делам в Питер. Когда поезд тронулся, среди нижних чинов неведомо как пополз слух, что в вагоне третьего класса номер пять едут в столицу уж больно замечательные люди — бывшие политические эмигранты, революционеры, которые только теперь попали на российскую землю. Солдаты побойчее, из тех, кто особенно охоч был до митингов, потихоньку потянулись к пятому вагону.
Один из солдат, маленький, чернявый, бойкий, едущий по делам в «военку», то бишь военную организацию при Петербургском комитете партии, попал сначала в крайнее купе, где народу было поменьше. Разговорились. Чернявый солдат нахваливал большевиков, особенно за то, что не любили они пустых разговоров, а сразу приступали к делу. Слушатели солдата оживились.
— Товарищ, может быть, вы пройдете в купе рядом, к товарищу Ленину? спросил один из пассажиров, широколицый пожилой грузин с седой бородой, которого остальные называли почему-то уменьшительно — Миха.
Солдат, едва услышав имя Ленина, не прощаясь, заспешил в соседнее отделение.
За окном было еще светло, но в купе, где набилось особенно много людей, царил полумрак. Беседа здесь велась оживленно, а порой даже и очень горячо. Внимание всех устремлено было на невысокого крепкого человека в черном демисезонном пальто и сером костюме, с рыжеватыми волосами по сторонам лысого лобастого черепа. Его глаза, прятавшиеся под густыми бровями, лучились и сверкали. Солдат протолкнулся в купе, встал перед этим человеком и сказал ему:
— Здравия желаю! Не вы ли, товарищ, будете Ленин?
— Да, я! Здравствуйте, товарищ! — ответил человек. Его хитро прищуренные глаза загорелись еще большим интересом. — Вы очень кстати, товарищ! — встал и пожал он руку солдату. — Мы как раз ведем разговор об армии… Ее роли в революции…
Сидевшие напротив Ленина гражданские потеснились и освободили место солдату. Уже через несколько минут Владимир Ильич и чернявый солдат, оказавшийся Чернышевым по фамилии, беседовали, как старые знакомые. Ленин заинтересованно спрашивал солдата о том, как живет армия, чем она дышит, каковы настроения солдат. Видно было, что для него очень важно выяснить подлинную обстановку в войне, интересы и чаяния солдат, их ожидания от революции…
Чернышеву же было приятно, что такой умный, простой и душевный человек оказался тем самым Лениным, про которого с таким восторгом говорили полковые большевики. И вождь большевиков теперь разговаривает с ним, нижним чином, как равный с равным. Смущение солдата быстро испарилось, и он с охотой отвечал на расспросы Ленина.
— Кто занимает у вас в полку командные должности? — спросил вдруг Владимир Ильич.
— Большинство командиров наших, — ответил солдат, — из тех офицеров, кто, по нашему мнению, заслуживает доверия…
— А есть ли у вас заслуживающий доверия младший командный состав и принимает ли он участие в руководстве армией?
— Конечно, есть, — отвечает Чернышев. — Как мы, нижние чины, так и унтер-офицеры, старшие и младшие, назначены на командные должности постановлением полкового комитета. Но ведь не каждого, кто нас устраивает, назначишь — нет необходимого образования… Поэтому приходится оставлять на командных должностях некоторых и старых офицеров…
Ленин тут же отреагировал:
— Смелее надо выдвигать людей из народа, — сказал он. — Унтер-офицеры могут отлично справиться с делом. Своим людям масса может доверять больше, чем офицерам…
Владимир Ильич говорил, что солдаты привыкли безропотно подчиняться офицерам, а теперь им надо помочь освободиться от этой привычки, осознать и отстаивать свои права, свое человеческое достоинство. Он советовал избирать в комитеты частей и соединений больше солдат, чем офицеров.
Чернышев слушал Владимира Ильича открыв рот. Ленин заметил этот неподдельный интерес к его словам, продуманным за долгие часы и дни переезда из Швейцарии, остановился и сказал, что не худо бы побеседовать и с другими солдатами, едущими в поезде. Чернышев буквально схватился с места.
— Я пойду, Владимир Ильич, позову товарищей, — быстро, словно боясь опоздать, промолвил он. — Там, в соседних вагонах, нашего брата десятков семь наберется…
Через несколько минут солдаты заполнили отделения вагона, узкий проход. Началась беседа о земле, о власти, о войне. Этот разговор продолжался до станции Белоостров.
Здесь Ильича встречала делегация питерских рабочих и приехавшая из Петрограда группа партийных работников. Среди них — Мария Ильинична Ульянова, Шляпников, Коллонтай. Когда поезд остановился у невзрачного здания вокзала, на площадке пятого вагона появился Владимир Ильич.
— Ленин! Ленин! — восторженные крики рабочих раздались на перроне. В здании вокзала собрался стихийный митинг. Ильич произнес небольшую ответную речь о том, что надо бороться дальше, что первый этап революции — буржуазный — пройден. Плотной толпой стояли вокруг Ленина рабочие делегаты, партийцы, и каждый из них был счастлив тем, что Ленин теперь с ними, с революцией…
От Белоострова поезд, наверстывая опоздание, на всех парах помчался к Петрограду. Ленин не может сидеть на месте, переходит из одного отделения вагона в другое… Вот он, сняв пальто и шляпу, присел и, словно сбросив усталость, накопившуюся за долгую дорогу, сам ставит вопросы, внимательно слушает…
Наморщив брови, он вдруг спрашивает, а не арестуют ли эмигрантов по приезде? Товарищи только улыбнулись в ответ…
68. Петроград, 3 апреля 1917 года
Моцион в жизни дипломата играет важную роль. Он не только поддерживает хорошее физическое состояние тела, но, совмещенный с неслучайной встречей на улице, дает массу материала для шифрованных телеграмм в родной департамент. Сэр Джордж Бьюкенен обожал моцион — для удовольствия и пользы. Особенно он ценил совместные прогулки со старым другом, послом Франции месье Палеологом. Такие прогулки не только доставляли ему некоторую информацию, которой считал возможным поделиться Палеолог, но и пищу для размышлений о том, чем не желал делиться французский посол…
Нужда в дипломатическом моционе с месье Палеологом день ото дня возрастала. Ведь раньше — до революции — круг знакомых Бьюкенена, дававших ему информацию, был весьма широк. Теперь же все его контакты с великими князьями и просто князьями, министрами царя и царедворцами иного ранга были порваны, их либо арестовали, либо иным путем удалили от дел. Следовало искать и развивать новые связи. Очень помогал Брюс Локкарт. Его давнишнее доброе знакомство по Москве с князем Львовым, нынешним премьером Временного правительства, пришлось и сэру Бьюкенену, и резиденту СИС в России Самюэлю Хору как нельзя кстати. Через Локкарта были завязаны контакты и с другими «москвичами» в правительстве — Гучковым, Коноваловым… Все это создавало те каналы влияния на русскую политику и прежде всего на активизацию русского фронта, которых постоянно требовал Лондон.
Лорд Мильнер, с которым у сэра Джорджа установились особо дружеские отношения со времен недавней союзнической конференции в Петрограде, давал послу кое-какие советы из Лондона, но их было довольно трудно выполнить, если действовать в одиночку. Главное требование Уайтхолла осталось неизменным: так влиять на Временное правительство, чтобы оно отказалось от притязаний на Константинополь, но при этом не уменьшило бы военных усилий России. С одной стороны, это было легко выполнить, поскольку лозунг "мир без аннексий и контрибуций" начинал звучать в российской столице и на фронте все громче. С другой стороны, этот лозунг подрывал цели Антанты в послевоенном мире, и надо было помешать его распространению за пределами России. Было и еще одно обстоятельство, препятствующее усилиям сэра Джорджа и месье Палеолога по укорочению претензий русских на что-либо после войны — позиция Милюкова. Хотя князь Львов и был целиком на стороне Британии и был готов вместе с Керенским, Коноваловым и Терещенко отказаться от Царьграда, министр иностранных дел Временного правительства оказался неуступчив. Он буквально приходил в ярость, когда слышал что-либо, сулившее препятствия к захвату Проливов. Надо было подумать сообща над тем, как свалить Милюкова, а на его место посадить несмышленыша Терещенко, дабы получить некоторые гарантии на будущее.