Евангелие от Палача - Аркадий Вайнер

Воистину лучше с умным потерять, чем с дураком найти! О спасительный кров мудрости! Благодаря ей мы до сих пор живы. Все остальные умерли. Все.

Мудрость Крутованова безмерна — и через тридцать лет Магнуст явился истцом ко мне. А не к нему.

А тогда, насмотревшись на меня вдоволь и высмотрев, видно, то, что ему надо было, сказал с печальным вздохом:

— Бедная Россия… Ни в одной стране не было столько самозванцев, как на Руси… Может быть, потому, что народ наш глуп и сам же их призывает?..

Поскольку вопрос был риторический и ответом моим он нисколько не интересовался, то сразу же придвинул к себе коричневую папку, которую я положил ему на стол, и принялся очень быстро и цепко читать «Уголовное дело по обвинению А. Г. Розенбаума, М. Б. Когана и др. в совершении преступлений, предусмотренных статьями…».

Через какое-то время, показавшееся нам с Минькой вечностью, ибо ни один поэт мира не ждал решения мэтра с таким волнением, Крутованов, не отрываясь от чтения, взял из хрустального стакана остро отточенный карандаш и принялся подчеркивать жирными красными штрихами отдельные строки и абзацы, а какие-то страницы протоколов выделял бумажными закладками. Потом захлопнул папку и спросил:

— Все?

Пересохшими губами я выговорил с трудом:

— Подготовлена большая оперативно-агентурная разработка.

Крутованов зажмурился, провел рукой по волосам, которые и без того лежали один к одному, встал и сказал:

— Ну что ж, как говорили латиняне — «экзитус акте пробат». Результат, надеюсь, оправдает мои действия.

Вот он, мой первый учитель легкодоступной интеллигентности. Колумб, туманно возвещающий бесценные сокровища мысли в еще не изданном в те времена словаре иностранных слов. Он повернулся к Миньке и приказал:

— Садитесь, майор Рюмин, за стол, соберитесь с мыслями и напишите ясную сопроводительную. Без всяких рассуждении — одни факты.

А сам снял трубку «вертушки» и набрал четыре цифры:

— Георгий Максимилианович, добрый день… Да-да, это я, Сержик…

Господи, спаси и помилуй! Сержик! Нежное детское, ласковое имя Сержик! Товарищ заместитель министра государственной безопасности СССР генерал-лейтенант Сержик! Едрить твою мать! Где же, на каких высотах обитает его державный свояк, коли этот всесильней ледяной людоед — только «Сержик»? А может, универсальность власти беззакония и состоит в том, что Маленков звонит Великому Пахану и трясущимся каждый раз голосом представляется: «Это вас, Иосиф Виссарионович, Жорик беспокоит…»?

— Георгий Максимилианович, у меня к вам исключительной важности вопрос… Очень серьезно… Во всяком случае, я бы хотел, чтобы вы были в курсе дела и оценили сами… Хорошо… Большое спасибо… Слушаюсь, через час…

Минька, закусив кончик языка, трудолюбиво строчил сопроводиловку. Как всякое низкоорганизованное существо, он не мог планировать свою деятельность, но и прошлые события не терзали его долго.

Оторвался от бумаги и спросил:

— Писать, что Виктор Семеныч…

— Не надо! — отрезал Крутованов, подошел к нему, через плечо Миньки прочитал написанное и сказал: — Достаточно. Распишитесь и поставьте дату.

Взял у него лист, помахал им в воздухе, дожидаясь, пока просохнут чернила, и весело сказал:

— Когда вы, Рюмин, доживете до старости и выйдете на заслуженную пенсию, вы сможете обессмертить свое имя мемуарами…

Минька угодливо и непонимающе захихикал, и я подумал, что жизнь его сейчас копейки не стоит. И моя — за компанию. Крутованов вложил сопроводиловку в дело, спрятал папку в портфель и посоветовал:

— Назовите свои воспоминания «Записки мудика»…

— Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант! — четко отрапортовал Минька, твердо усвоивший за годы службы: коли начальство с тобой шутит — значит, поощряет. А Крутованов, будто читая мои мысли, подумал вслух:

— Пожалуй, вам, Рюмин, здесь оставаться сейчас не нужно. Возьму-ка я вас с собой — для пущей убедительности. У вас вид очень искреннего человека. Вы ведь не сможете обмануть партию?

— Да я!.. Да мы!.. — забулькал Минька. — Сколько сердце бьется, я готов уничтожать!.. Врагов нашей Родины… вредителей этих… Ну, пархитосов проклятых, без роду без племени…

— Почему же «без роду без племени»? — удивился Крутованов. — Роду они Израилева, а племени — Иудина…

— Вот именно — иудина! Точно так, товарищ заместитель министра! — оживился Минька от такого наступившего с руководством взаимопонимания; окреп фанерной глоткой, заблестел стеклянным глазом, хлынула злая кровь в кирпичное сердце.

Крутованов вынул из стенного шкафа светлое пальто «пальмерстон», широкополую шляпу, бросил:

— Все, поехали… Вас, Хваткин, я вызову, будьте на месте…

Все вместе мы вышли из кабинета, и, глядя вслед уходящим по коридору — легкой, стремительной поступью, с прижатым к животу портфелем Крутованову и суетливой припрыжкой неуклюжего Миньке Рюмину, — я с тоской думал о том, что дело только начинается, оно только что стало разворачиваться по-настоящему и как закончится — еще неизвестно, и завидовал животной беззаботности Миньки, не догадывающегося о том, что он уже больше не вернется, если Крутованов не договорится со свояком. И еще я думал о том, почему Крутованов взял к свояку не меня, а Миньку. С одной стороны, я был этим очень обрадован, с другой стороны — насторожен и несколько обижен. Объяснил себе так: Минька уже больше часа считается под дисциплинарным арестом по приказу министра, а уголовное дело должен был сдать. Неизвестно, дал ли Абакумов какие-то указания начальнику Особой инспекции или отложил вопрос до вечера, но при всех условиях Минька не выполнил приказа министра и мог быть в любой момент задержан в здании, направлен в подвал и распылен навсегда. Поэтому лучше, от греха, вывести его вместе с папкой уголовного дела из Конторы, подальше от цепких лап особистов. Тем более что если Маленков не захочет включаться в эту историю, то Миньке в Контору и возвращаться не нужно. Личная охрана Крутованова решит этот небольшой вопрос. Я так думал тогда. И был не совсем прав. Я еще не догадывался о глубине хитромудрости Крутованова. Меня Абакумов называл шахматистом. Он меня переоценивал: я играл в русские шашки.

Настоящим шахматистом оказался Крутованов, он всегда считал на много ходов вперед…

Тише, Хваткин! Не гони, почти приехали, скоро дом Актинии. Он здесь живет.

Он живет здесь и при мне. Мы друзья и невидимые миру соавторы. Цезарь Соленый — негр еврейской национальности. Литературный негр. А я — красный плантатор, белый господин. Мне заказывают музыку, я объясняю Актинии, что нужно. Он пишет. Я подписываю и издаю. Деньги пополам. Плюс — масса мелких льгот, возникающих для него от дружбы со мной. Мы оба довольны. Мы друзья.

Вместе работаем, вместе отдыхаем. Почти забылось даже, что он мой старый законсервированный агент. Да и поручениями я его обременяю редко. А если случается, то они, поручения эти, совсем несложные, нетрудные, по-своему даже приятные. И выгодные. Он дружит с иностранцами. С самыми разными иностранцами: фирмачами, журналистами, переводчиками, мелкими дипломатами. И всех-то трудов его — разговаривать с ними. Не выведывать, не выспрашивать, упаси Боже! Просто разговаривать. И пробалтываться время от времени. Большое это дело — вовремя проболтаться кое о чем.

Актиния, маленький, никому не ведомый стукачок, затруханный сексотик, — один из распределительных клапанов в очень длинном и извилистом канале, по которому наш народ получает абсолютно надежную, совершенно достоверную информацию, именуемую «клевета из-за бугра». Достаточно часто бывает, что Контора хочет сообщить славному нашему населению какую-то весть: ненадежно-лживую, соблазнительно-манкую, официально-зыбкую. Во всем мире для этого существуют газеты. Но у нас же народ особый, ни на кого не похожий. Пропечатай в газете — не прочтут.

Трудный народ, тяжелые люди. Приходится ухищряться. Перед Актинией ставится задача, и в течение одного-двух дней он пробалтывается шведскому атташе, испанскому посольскому секретаришке, бразильскому стрингеру, французскому «фирмачу», американскому профессору-слависту о важной новости. Его личный друг, ответственный работник ЦК и, несмотря на это, очень порядочный и очень интеллигентный человек, вы уж поверьте мне, там такие тоже есть, особенно из нового, молодого поколения; так вот, этот самый друг-партфункционер под большим секретом сообщил, что сокращение еврейской эмиграции происходит из-за болезненной реакции правых ортодоксальных партийных руководителей на нежелание еврейских эмигрантов ехать к себе, в Землю Обетованную, а драпающих из Вены по всему свету. Если бы, мол, с Западом было достигнуто соглашение о том, чтобы всех пархачей гнать прямо из Москвы этапом на их историческую родину, тогда бы, мол, все стало тип-топ.