Письма маркизы - Лили Браун

Я требую от тебя правды — самой безусловной истины. И то, о чем я, ослепленный любовью, осмеливался только просить, теперь я требую: полная разлука или соединение! Никакая горестная жалоба не может теперь поколебать меня.

Маркиз Монжуа — Дельфине

Париж, 22 ноября 1788 г.

Моя милая. Вы снова требуете от меня свободы, после того, как я уже твердо уверовал, что ваши романтические грезы разлетелись, как и все грезы в наше рассудочное время. Я узнаю, кроме того, что вы принесли себя «в жертву» мне, из сострадания к больному, к обедневшему? Плаксивые слабые люди могут, пожалуй, находить трогательным такое поведение. Я — нет! Потому что вы сделали только то, что было вашим долгом, ничего больше!

В одном пункте вы правы: старый, бедный человек не может служить обществом для молодой красивой женщины. Я делаю вывод из этого признания и даю вам свободу. Вам — одной, само собою разумеется. Потому что ваш ребенок, перед глазами света, мой сын и остается наследником моего имени.

Развод в такие возбужденные времена не встретит никаких непреодолимых препятствий. Я сделаю все необходимые предварительные шаги, как только вы решите основной вопрос: ребенок или свобода?

Я приеду, чтобы лично переговорить с вами, — в полном спокойствии, разумеется, не прибегая к жаргону парижских улиц, — но в данный момент я не могу уехать, потому что каждый из нас необходим, так как правительство хочет уравнять с нами третье сословие в числе его представителей.

Вашего ответа я жду с тем же курьером.

Разлука с Годфруа, само собою разумеется, должна быть окончательной и безвозвратной.

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр — Дельфине

Париж, 3 декабря 1788 г.

Любимая, единственная, прости меня, ты, ненаглядная, прости. Твои письма, — письмо маркиза, — сообщения Гальяра, — восторг и возмущение, радость и страх разрывают мне душу! Моя бедная голубка, как ты страдаешь и так страшно одинока! Ты надеешься смягчить маркиза после того, как первый шаг уже сделан. Я же боюсь, что поражение его партии окончательно ожесточило его. Честь сословия, честь имени — вот его единственный идол. Если б он оставил нам ребенка, это было бы признанием его позора. Он никогда на это не согласится. Нам остается только одно — побег. Так как я уверен в твоей любви, то и предлагаю тебе его. Если ты готова, то все остальное — не более как детская игра.

Маркиз Монжуа — Дельфине

Париж, 10 декабря 1788 г.

Вы имеете мое последнее слово. Я не намерен отступать ни на один шаг. Лишь настолько я могу пойти навстречу вашим желаниям, что не требую от вас немедленного решения. Я даю вам год на размышление. В течение этого времени вы должны избегать всяких непосредственных сношений с принцем. Но вам дается право в этот промежуток выбрать самой подходящую воспитательницу для ребенка.

Я слышал, что холод в Альзасе еще сильнее, чем здесь. Так как у нас может не хватить дров, то я дал поручение свалить деревья в парке.

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр — Дельфине

Париж, 23 декабря 1788 г.

Моя любимая Дельфина. Внизу ликует народ. Несмотря на морозную ночь, толпы поющих людей проходят по улицам. Я бы хотел заткнуть себе уши, чтобы не слышать ничего, напоминающего о радости.

Ты не можешь бежать. Ты не можешь подвергнуть бедствию и позору твое дитя, которое может когда-нибудь спросить тебя: «Кто мой отец, тот ли, чье имя я ношу, или тот, чья ты любовница?» — «Я сама, — пишешь ты, — готова была бы вынести все, с улыбкой, ради тебя, но ради ребенка — я не должна!»

О, вы, женщины! Вы так свободны и сильны и в то же время так слабы и связаны!

Но ты хочешь ждать и надеешься смягчить окаменелое сердце старика! Я хочу укрепить себя твоей надеждой, любимая моя. Ведь он должен носить камень в груди, вместо сердца, если твои просьбы не в состоянии будут смягчить его!

Я остаюсь пока здесь. Отчет Неккера о генеральных штатах, — где правительство признает за представителями нации право устанавливать налоги и бюджет и уравнивает число депутатов третьего сословия с числом депутатов двух первых сословий, умнее, чем я ожидал от него, и, конечно, представляет единственный путь к успокоению возбужденных умов. Мы теперь можем надеяться на спокойное конституционное развитие.

Прощай, мое горячо любимое дитя. Поцелуй нашего сына, которого я нежно люблю, хотя ужасная судьба ставит его между нами, — его, который должен был бы еще теснее соединить нас!..

Люсьен Гальяр — Дельфине

Париж, 5 января 1789 г.

Уважаемая маркиза. Ваша судьба сразила меня более жестоко, чем когда-либо могла сразить моя собственная судьба. Но, как несомненно то, что я — горбатый сын публичной девки и дворянина и ни во что не верю, как только в свою силу, — так верно и то, что выход найдется, как найдется выход и для Франции! Я, Люсьен Гальяр, закончу дело вашего освобождения, которое было начато Иоганном фон Альтенау.

Я бы хотел иметь возможность внушить вам надежду, которая составляет уверенность, охватывающую всех нас. Сознание силы сделало ее возможным, — той силы, которая превратила в оружие в наших руках каждую фразу превосходной брошюры «Что такое третье сословие?». Она появилась вчера, и к вечеру была уже в руках у всех, а сегодня ее слова звучат в ушах всех привилегированных. «Что удерживает вместе общество? Промышленный и духовный труд. Кто совершает его? Третье сословие. На кого взваливается в армии, в церкви, в судопроизводстве, в управлении все то, что требует напряженного труда и усилий и не приносит ни почестей, ни богатства? На третье сословие!» Эти слова запечатлеваются неизгладимо даже в самом тупом мозгу. «А кто, наоборот, занимает лучшие места, самые доходные должности, кто управляет не только государством, но и королем, кто окружает его как бы стеной, чтобы он не мог видеть собственного народа? — Аристократия!» Это пробуждает ненависть даже в самой бесстрастной душе, — ненависть, хватающуюся за топор и прибегающую к поджогу там, где нет уменья владеть мечом.

Терпение, маркиза. Третье сословие, которое само себя освободило, освободит и всех угнетенных и порабощенных, а также и вас!

Граф Гибер — Дельфине

Париж, 26 февраля 1789 г.

Дорогая маркиза. Ваше молчание заставляет меня опасаться, не оскорбил ли я вас бессознательно? Я бы искренне пожалел об этом! Именно теперь, когда привыкают относиться недоверчиво к своим лучшим друзьям, — партийные раздоры проникают даже в самый интимный круг, — не хотелось бы порывать связи, как бы она ни была тонка.