Собрание сочинений в 10 т. Т. 10. Хромая судьба. - Аркадий Стругацкий

ПИСАТЕЛЬ. Смотрите-ка, рюкзак!

СТАЛКЕР. Подождите, как же так? Рукомойник... Гайка... Это же «Опасная площадка»! (Торжественно.) Мы прошли под гайкой! Она вернула нас и пропустила под гайкой!

Профессор на негнущихся ногах подходит к рюкзаку, ощупывает его, затем садится и кладет себе на колени, держа обеими руками.

11. Отдых после тумана

Сталкер, Писатель и Профессор расположились на отдых. По-прежнему туман.

СТАЛКЕР. Вы представить себе не можете, как все это получилось хорошо. Вы ей понравились, теперь я это знаю. Наверное, вы — хорошие люди. Я ведь никогда не знаю заранее, угадал я или нет. Тех ли я людей выбрал. Наверное, это вообще нельзя угадать, и все выясняется только здесь, когда уже поздно. У меня иногда руки опускаются из-за своего бессилия, от своего неумения разобраться в человеке... Но Зона не ошибается. Никогда. Смотрите, как мягко она с вами обошлась. Пропустила через водопад. Повернула — осторожно повернула! — не ушибла, не испугала, просто вывела нас обратно, и где вывела? — под гайкой, откуда вообще никогда никто не возвращался... а мы невредимы...

ПИСАТЕЛЬ. Мы-то ладно! Главное — подштанники профессорские целы остались...

ПРОФЕССОР. Послушайте, заткнитесь. Не суйте вы свой нос в дела, в которых вы ничего не понимаете.

ПИСАТЕЛЬ. А чего здесь такого понимать? Подумаешь — психологические бездны... В институте мы на плохом счету, средств на экспедицию нам не дают, набьем-ка мы наш рюкзак всякими там манометрами-дерьмометрами, проникнем в Зону нелегально и все здешние чудеса проверим алгеброй... Никто в мире ничего про Зону не знает, а тут выходит наш Профессор весь в белом и объявляет: мене, текел, фарес... И все рты раскрывают и хором кричат: «Нобелевку ему! Две!»

ПРОФЕССОР. Писателишка вы задрипанный, трепло бездарное... Вам бы стены в сортирах расписывать, психолог доморощенный...

ПИСАТЕЛЬ. Вяло. Вя-ло! Не умеете. Не знаете вы, как это делается. А потом, психология — это не моя сфера. Мое дело — улавливать социальные тенденции повышенным чутьем художника. Вы, ученые, эти тенденции создаете. Не спорю. Но сами вы в них ничего не понимаете.

ПРОФЕССОР. Чего же это мы, например, не понимаем?

ПИСАТЕЛЬ. Главного не понимаете. Это раньше будущее было только повторением настоящего. Великие перемены маячили где-то за далекими горизонтами. А теперь вашими трудами нет уже никакого будущего. Оно слилось с настоящим. Завтрашний день здесь, рядом, он держит нас за горло, а вы этого не понимаете...

ПРОФЕССОР. Ну, хорошо. Я иду за нобелевкой. А вы зачем? Хотите подарить человечеству сокровища своего покупного вдохновенья?

ПИСАТЕЛЬ. Кашлял я на человечество. Во всем вашем человечестве меня интересует только один человек — вот этот. (Тычет себя в грудь пальцем.) А в этом человеке меня интересует только одно: стоит он чего-нибудь или он такое же дерьмо, как и все прочие.

ПРОФЕССОР. Ну и что будет, если узнаете вы, что дерьмо?

ПИСАТЕЛЬ. Знаете что, господин Эйнштейн? Занимайтесь своей наукой, занимайтесь своим человечеством. Но только человечеством минус я. И вообще я не желаю с вами спорить. В спорах рождается истина, будь она проклята. (Он поворачивается к Сталкеру.) Вот, кстати, шеф, вы ведь приводили сюда множество людей...

СТАЛКЕР. Не так их было много, как мне бы хотелось...

ПИСАТЕЛЬ. Ну, все равно, не в этом дело... Зачем они шли сюда? Чего они хотели?

СТАЛКЕР. Счастья...

ПИСАТЕЛЬ. Это-то понятно, за несчастьем никто не пойдет... Но конкретно, какого именно счастья?

СТАЛКЕР. Я не могу об этом говорить. По-моему, это было бы нехорошо, если бы я рассказывал о том, что я знаю... Это ведь не касается ни вас, ни меня... Да и знаю я очень мало. Люди не любят говорить о сокровенном...

ПИСАТЕЛЬ. Да, пожалуй, вы правы... Я глупость спросил. Но что же это получается? Значит, вы на своем веку повидали множество счастливых людей... Я вот, например, не видал за всю свою жизнь ни одного...

СТАЛКЕР. А я тоже. Они возвращаются с терраски, я веду их назад, и больше мы никогда не встречаемся... Ведь желания исполняются не мгновенно... Наверное, дни проходят, прежде чем каждый получит свое...

ПИСАТЕЛЬ. А сами вы... никогда?

СТАЛКЕР. А я и так счастлив. Больше мне ничего не надо.

Все молчат.

ПИСАТЕЛЬ. Нет, все это как-то непонятно. Есть во всем этом какое-то недоразумение... Желания, счастье... Ну, предположим, вступлю я на эту терраску и вернусь завтра на свою виллу самым гениальным писателем нашего времени. Я же знаю, чем это кончится. Все, что я с этого момента напишу, будет казаться мне особенно скверным и ни к черту не годным. Критики примутся рвать меня в клочки, как это они всегда делали со всеми гениями. А то, что я гений, выяснится лет через сто. Ничего себе счастье! Значит, нельзя желать гениальности? А ради чего еще идти на терраску? Как вы считаете, Профессор?

Никто ему не отвечает.

12. Пробуждение

Сталкер открывает глаза. Некоторое время лежит, прислушиваясь. Тумана как не бывало. Сталкер бесшумно поднимается, мягко ступая, подходит к спящим спутникам и останавливается над ними. Какое-то время он внимательно разглядывает их по очереди. Лицо у него сосредоточенное, взгляд оценивающий.

Он явно выбирает одного из двоих и явно не знает, на ком остановить выбор. На лице его появляется выражение растерянности. И тогда он начинает молиться, как давеча в ванной. Губы его шевелятся, но слов почти не слышно. Можно расслышать только: «...Сумею быть жестоким с добрыми... пусть я не ошибусь, пусть я выберу правильно...»

Затем он проводит по лицу ладонью и, наклонившись над спящими, говорит негромко: «Вставайте, пора»...

13. Испытание

Профессор, за ним Писатель и Сталкер выбираются, изогнувшись, из трубы и останавливаются у края узкого прямого рва, выложенного бетоном. Перед ними обширный мрачный зал — бетонные плиты пола, бетонные стены, обшарпанные бетонные колонны.

СТАЛКЕР. Дальше нам предстоит пройти через этот зал. Но здесь я не могу приказывать. Первым должен пойти доброволец. Поэтому, пожалуйста, решите сами, кто из вас пойдет.

ПИСАТЕЛЬ (раздраженно). Что это за военные игры? Вот вы сами и идите. В конце концов, вам за это деньги платят...

ПРОФЕССОР. Перестаньте!

ПИСАТЕЛЬ. Почему — перестаньте? Плевать я хотел на эти психологические этюды! Почему это мы с вами должны определять смертника? Сам я идти не хочу, но и вас посылать не намерен!

ПРОФЕССОР. Да перестаньте вы. Я пойду.

ПИСАТЕЛЬ. Нет, вы не пойдете! Я не нуждаюсь в благотворительности! Пусть он идет!

СТАЛКЕР. Я не могу идти. Это бессмысленно. И бесполезно.

ПИСАТЕЛЬ. Ах, бесполезно? Откуда вы знаете? Черт бы побрал ваше надутое смиренное всезнание! (Профессору.) Вы посмотрите на него! Ему же удовольствие доставляет — ставить нас в идиотское положение!

СТАЛКЕР (терпеливо). Поймите: если со мной что-нибудь случится, то вы здесь погибнете оба. Поэтому мне идти бесполезно.

ПРОФЕССОР. Да давайте я пойду, что вы все спорите?

ПИСАТЕЛЬ. А вы перестаньте строить из себя героя! Он, видите ли, пойдет, а мне всю жизнь сидеть в дерьме от срама... Тогда извольте жребий! Пусть жребий решит!

ПРОФЕССОР. Да не надо никакого жребия. Со мной ничего не случится, я уверен...

ПИСАТЕЛЬ. В чем вы уверены?

ПРОФЕССОР. Я уверен, что я пройду через этот зал и со мной ничего не случится. Все дело вот в этом моем горбу... (Он хлопает ладонью по рюкзаку.) Зона совершенно явно хочет, чтобы я донес его до самой терраски. А значит — со мной ничего не случится.

ПИСАТЕЛЬ. Господи, ну и логика! Вы что — свихнулись?

ПРОФЕССОР. Нисколько. Логика, конечно, странная. Но ведь мы имеем дело с чудом... Само чудо вне логики, но внутри чуда есть логика, хотя и своя... Давайте будем логичны, Писатель!

Писатель открывает и закрывает рот, а Профессор перешагивает через ров и неторопливо движется по залу. Шаг, второй, третий... и вдруг пронзительный крик: «Стой!»